Опосредованно

«Лена, ну не в этом дело, – набрал Владимир. – Ну в другом причина совершенно. Люблю я ее, понимаешь ты это? Ты же кого-то любила? Не меня – это точно. Но кого-то же».

Владимир был прав, но это было обидно, поэтому часть правоты последнего высказывания можно было проигнорировать.

«С чего ты взял, что не тебя?» – спросила она.

«По-другому все это выглядит, Лена, – ответил Владимир. – У меня же было ощущение, что я только с частью тебя живу, а есть еще одна Лена, у которой неизвестно что творится. Будто у тебя вторая жизнь есть, более интересная, но ты мне ее не показываешь. Да хоть бы раз ты сказала, что некоторые книжки, которые я читаю – параша полная, а ты вот с этой вежливой миной слушала меня, ну, это ни в какие ворота».

«То есть я еще и виновата, что ты читал всякую муру?» – удивилась Лена.

«Я и сейчас ее читаю, неважно. Дело в отношении. Дело в том, чтобы просто сказать, что думаешь, а не таить, не кроить физиономию сноба, когда тебе что-нибудь говорят, и при этом молчать или вежливо смеяться, как над слабоумным. У меня ведь, Лена, на самом деле не выявлено задержек в развитии, я ведь, Лена, руковожу людьми, как-то они меня ухитряются уважать за что-то. Ты же холодная была, даже непонятно было, зачем ты согласилась на это замужество, ну, правда».

«Так вышло просто, – ответила Лена. – Много всего совпало. Дура была – раз, почему-то боялась умереть в одиночестве. У меня просто знакомого в Тагиле только спустя несколько дней в квартире нашли, не хотела так. Плюс еще мама номер отколола, так что до сих пор не понимаю, что это вообще».

«Мама у тебя, конечно, да», – после долгой паузы ответил Владимир.

«А затем ты то же самое, в принципе, устроил, что и мама, – поддела Лена. – Теперь хотя бы знаешь, каково это. Теперь можем на равных разговаривать».

Он послал ей сначала смеющийся до слез смайл, а затем наклейку в виде аплодирующего котика, а потом добавил: «Туше».

По словам Владимира, в первый вечер разлуки с женой он просто напился коньяка и отрубился с мыслью, что Мария одумается. Во второй вечер, когда выяснилось, что Мария никак не поменяла своего настроя, Владимир снова напился все той же бутылкой коньяка, второй ее половиной. Когда на третий день стало ясно, что все серьезно и неотвратимо, Владимир понял, что никакой печени не хватит так переживать, что алкоголя он уже не хочет. У него наступил период листания телеканалов, но и это надоело, тогда он, возвращаясь с работы в свою, купленную еще до брака с Леной квартиру, ложился на кровать, глядел в потолок и сидел в интернете с телефона, лайкая все, до чего мог добраться, ввязываясь в политические споры, так что лишился нескольких друзей и со стороны патриотического лагеря, и со стороны либерального.

«И сколько это вообще длится-то у тебя?» – не удержалась Лена, потому что кризис Владимира показался Лене многомесячным.

«Неделя с лишним, – ответил Владимир. – Но вот мысль, что многие люди путают свою мизантропию со своими политическими убеждениями, – это ведь не от депрессняка. Сейчас думаю, может, ММО какую поставить, один хрен по вечерам делать нечего, а там такие же, как я, сидят небось под пиво, вступлю в какой-нибудь клан, буду за жизнь тереть с другими пузатиками».

«Тебя и оттуда попрут», – предрекла Лена.

«А ты как справлялась?»

«Прекрасный вопрос! – ответила Лена. – Когда школьные дела, то бегаю вся в мыле, особо не до рефлексии, а когда совсем тяжко, стишками ставлюсь».

Она сама не поняла, зачем это написала, только в момент, когда сарказм таким вот образом разыгрался, она уже не могла остановиться. Это была некая попытка сказать хоть кому-нибудь правду, не опасаясь, что подобное выльется в разборки, что Владимир поверит в такое. Он и не поверил: «Ага, ага. Еще скажи герычем. На учительскую зарплату. Ну, серьезно».

«Нет, давай уж сам», – ответила Лена.

Стишки не были заброшены вместе с окончанием торговли ими. Иногда Лена ненавидела себя, если отвлекалась на их сочинение, в то время как дочкам требовалась помощь, если становилась рассеянной в поиске слова вместо того, чтобы проявить участие. Когда с нетерпением ждала, что дочери уснут или уйдут, чтобы продолжить сочинять, или ненавидела учеников и свою работу, потому что они отвлекали от очередного текста, когда нужно было заниматься школьными бумажками, проверкой уроков, курсами подготовки к ЕГЭ, и поэтому ловить текст буквально в воздухе по пути до магазина и дома. Никакой речи о попытке поймать свою «Рождественскую звезду» уже не было. Появился просто навык для обычного прихода, когда сам стишок не нужно было даже записывать куда-то, обычное какое-нибудь восьмистишие. Имелась у нее и папка в запароленном ноутбуке, куда она сбрасывала то, что казалось ей если не многообещающим, то хотя бы не безнадежным для поисков в периоды, когда реальность не отзывалась ни одним интересным словосочетанием, была молчаливой, как для остальных. Там же порой оседали готовые тексты.