Опосредованно

Лена не знала. Так и ответила. Вокруг Веры, правда, имелась всегда эта суета, беготня, связанная то с очередной какой-нибудь травмой, будь это ожог, сотрясение мозга, вывих или загноившаяся царапина, полученная от уличной кошки; то с музыкальной школой, с каким-нибудь отчетным концертом или подготовкой к очередному школьному празднику, для которого Вера что-нибудь разучивала. Аня, с ее тихими увлечениями вроде посещения изостудии, вечерними зависаниями над альбомом в попытках перерисовать персонажей из мультфильмов и аниме, как-то стушевывалась на фоне сестры. Видимо, сестра Лены Ане очень нравилась, потому что Аня, подражая ей, решила учить какой-нибудь из восточных языков; явно не без влияния аниме, выбрала она японский, но решительно отвергала все советы родных и близких заняться этим серьезно, то есть пойти к репетитору, так что выглядело это просто как безобидное баловство, а не настоящие упражнения. Лена знала, что сама была такой тихушницей, она видела, что Аня – проекция ее самой, поэтому подозревала в ней всякие завистливые мысли и некоторую враждебность к другим людям, которые посещали саму Лену в детстве. Ей это совсем не нравилось в дочери. Она пыталась показать Ане, что любит ее, потому что на самом деле любила, просто возможностей показать, что так же, как к Вере, она может мчаться в больницу, так же, как Вере, может менять повязки, сидеть у ее постели, у Лены не было. Однажды, когда Вера лежала в больнице с аппендицитом, Лена посмотрела с Аней японский мультсериал про девочек-убийц. Единственное, на что хватило любви Лены к Ане, – это не запретить дочери смотреть эти сериалы сразу же после того, как все эти нарисованные девочки, за вычетом одной (умершей по ходу сюжета), исполнили в конце «Оду радости» Баха. Лену отчего-то потрясло, что это была именно «Ода радости», она пробовала изобразить энтузиазм, когда дочь повернула к ней восторженное лицо, стала объяснять про начинающую и заканчивающую сериал музыкальные темы. Сама себе не в силах понять, почему увлечение дочери так ее оттолкнуло, Лена попробовала прикинуться заинтересованной, однако Аня все поняла и просто перестала смотреть аниме, если Лена была дома.

Это была такая растущая трещина между ними. От Владимира Аня почему-то не требовала понимания, любила его и всё. Это чувствовалось по тому, как она постоянно лезла к нему на руки, по тому, что она с охотой кидала ему ВКонтакте фотографии своих рисунков, а Лене даже и не пыталась их показывать, когда заканчивала. «А всякими влюбленностями она с тобой делится?» – спросила как-то Лена. «Вот этим – нет, – ответил Владимир. – Нету у нее, по ходу, ни сенпая, ни куна, ни онии-чана, или есть, конечно, но где-нибудь в глубинах, так что она сама себе не признаётся». «Ну а Женька?» «А что Женька? Мне кажется, какая-то загадка должна быть в том, кого в таком возрасте любишь, тем более Аньке загадка какая-то нужна, нужно и самой из себя тайну состроить, а тут, знаешь, приходит такая вот наглая харя, вроде кота, распинывает валяющиеся носки и трусы в комнате и садится за комп, и очаровывай, не очаровывай его – без толку». «Не скажи, – ответила на это Лена. – У них с Верой бывают такие моменты борьбы, ну ты понимаешь, иногда даже неловко, потому что они думают, что ты не знаешь, к чему это, а ты знаешь. Причем Вера ведь это все начинает, лезет к нему. Ужас, короче, иногда, прямо порой прикрикнуть приходится, потому что по Жене видно, как это на него действует. Может, Аня ревнует, но по ней не поймешь. Тебе она никак не обмолвилась?» «Так она вся в тебя, хрен она обмолвится, – написал Владимир. – Она ведь больше с Олькой секретничает. Тут тоже такой момент ревности имеется, не ты одна чувствуешь, что дочь с кем-то другим лучше общается, чем с тобой».