Опосредованно

Водитель, понаблюдав за лицом Лены, видно, решил разрядить возникшее нездоровое молчание, которое задавливало даже бодрую песню про лагеря и воровскую долю: «Что-то вы сердитесь, мне кажется, а не расстраиваетесь», – сказал он. «Конечно, я сержусь, – согласилась Лена. – Мы сейчас едем к бывшей жене моего бывшего мужа, который ушел от меня к ней, и можно понять, что она за человек, если из близких людей, которым она может доверить своего сына от моего бывшего мужа, в городе только вот эти – и я».

«Как все сложно», – с удовольствием сказал водитель; у Лены возникло ощущение, что он, словно купюру, складывает всю эту их историю пополам и убирает в кармашек своей памяти, они в целом так заинтересовали таксиста, что он даже предложил их дождаться, а Лена не стала отказываться и поблагодарила на тот случай, если любопытство таксиста было не любопытством вовсе, а сочувствием.

«Родные места!» – хотелось воскликнуть Лене, когда она учуяла запах хирургического отделения, и не только она, очевидно, прониклась этим невольным чувством. Вера мимоходом поздоровалась с врачом, а тот, также мимоходом, рассеянно ответил: «Здравствуй, Вера», оба спохватились, что знакомы, зацепились тут же, выясняя, какими судьбами, Лена пыталась утащить Веру, а доктор уже сам волок их к нужной палате, попутно поясняя свой не слишком витиеватый маршрут от студенческой скамьи до этого дежурства, которое позволило им увидеться еще раз. Он довел их до нужной палаты и показал: «Вот она – живая реклама детского кресла!»

Никита сидел на стуле между двумя койками, обложенный конфетами и другими гостинцами, как могилка. Обе женщины – и слева, и справа от него – были брюнетками с полными лицами, у каждой была нога на вытяжке, у обеих были сломаны носы, и такое соседство Никиту, кажется, пугало, а особенно его, очевидно, ужасало изменившееся лицо матери, поскольку, когда она (с койки слева от него) сказала: «Ты уж извини, что так получилось», – то даже Лена, которая старалась не смотреть на мальчика, чтобы он не увидел ее злости, и держала его в поле зрения в виде разноцветного близорукого пятна, заметила, как он шарахнулся.

Она поговорила с Марией, и взаимная неприязнь этого разговора скрашивалась самими причинами произошедшего, беспомощным видом Марии и тем, что старая любовь Владимира была донельзя обколота обезболивающими и пребывала в таком умиротворении, которое не позволило возникнуть колкостям в сторону Лены, если таковые она когда-то для Лены припасала. Одно чувство, впрочем, продавилось через морфий, или что там бежало у Марии по венам вместе с кровью: «Чуть своего ребенка не угробила, представляешь, ужас какой», – и Лена, увидев ее слёзы, едва не кинулась обнимать Марию, только не знала, с какой стороны подступиться с объятиями, потому что по ту сторону, где она могла подойти, была загипсованная рука, а с другой стороны кровати – стена. Никита тоже не особо нарывался на прощальные объятия матери, и Лена представляла, почему: она близняшек однажды слегка напугала, когда сменила прическу на покороче, что уж тут говорить о совсем разбитом лице.

Но, хотела того, или нет, Лена растрогалась до вопроса, что завтра принести Марии в больницу, или что можно сейчас купить и принести, если нужно, а Мария несколько раз назвала Лену Леночкой, пока отказывалась.

Аня и Вера сменили объект конвоирования, переключились с Лены на младшего брата, повели его, каждая держа за руку, для чего Вере пришлось даже унять свои ежешажные прыжки. Лена же двигалась позади, смотрела на мальчика и переживала отвращение к его светлой голове, покрытой не волосами будто, а таким длинным пухом, какой бывает у щенков, прежде чем появится шерсть. Когда Никита, чувствуя ее взгляд, пытался обернуться и даже оборачивался, Лена отводила глаза. «Да я еще почище своей маман!» – невольно восхищаясь, занималась Лена самообличением, глядя на себя со стороны с тем же чувством брезгливости, с каким смотрела, и не могла оторваться, на макушку Никиты, где просвечивала бледная кожа на его черепе.

«Недолго вы, я смотрю», – весело заметил таксист. Он догадался установить детское кресло, но делано удивился, что его не предупредили – ведь совсем взрослый парень едет, случайно наткнулся после этой шутки на взгляд Лены и почти испуганно отвел глаза. Лене казалось, что она уже двое суток на ногах, что уже глубокая ночь, но, когда она посмотрела в телефон, оказалось, что еще и восьми вечера нет. Она поняла, что фраза насчет напиться была вовсе не хохмой, желание затупить мозг при помощи алкогольного отравления было нестерпимо.