Опосредованно

«Так это вот этот вот шкаф, который возле тебя терся, – это Женя, что ли? Я просто по фотографиям не замечала, вы там все сидите как-то нейтрально, – сестра даже закрыла нос и рот на секунду лодочкой из ладоней, настолько восхитилась, кажется. – Это ж надо, какой слонина вырос из такого, помнишь, Лена?»

Лене оставалось только кивнуть, а сестра продолжила: «Он, по-моему, все детство на лесбиянку походил (Аня фыркнула), стереотипную, типа “Ночных снайперов”, стрижка такая аккуратная, но с лохматостью специальной, футболки все эти яркие и необычные». «Я ему передам», – пообещала Вера.

Все они тактично замолкли, потому что одновременно вспомнили недавний семейный скандал, когда Вера с боем вырывалась на совместный пляжный отдых с Женей и его родителями куда-то на юг России, а Лена, у которой почему-то разом выключило всяческую толерантность, беспричинно отказывала; даже сама себе не могла объяснить, в чем проблема, а оперировать понятиями «нагота» и «секс» умела у себя в голове, но высказывать это казалось Лене чересчур патриархально, даже, можно сказать, домостройно. Спасали только переписки с Ирой и сестрой, где она отрывалась на всю катушку, сестре писала и Вера, а затем оказалось, что ради мира в семье сестра вела себя совершенно по-иезуитски, а именно: уговаривала Лену отпустить Веру с богом, а Веру убеждала никуда не ехать. Ирина же больше давила на то, что Лена или доверяет своей дочери – или нет. «Тебе легко говорить такое, – хотелось написать в ответ, – у тебя нет никакой причины для беспокойства». Неизвестно, чем бы все закончилось, потому что Лена в какой-то из витков этого конфликта совершенно серьезно сожалела, что сейчас не такое время, чтобы можно было заточить дочь в монастыре. А решила все мама Жени, пришла в гости, сказала, что проследит, всего-то дел, и за это Вере тоже, конечно, влетело, потому что сразу можно было догадаться подключить именно Женину маму, а не самого Женю, тупящего глазки, потенциального, ну, не насильника, обольстителя, хотя какого там обольстителя, просто раздолбая, который мог натворить дел под неумелым Вериным руководством, если бы дошло до чего-то такого. В горячке зато Вера и Лена наговорили много забавного, что можно было вспоминать не без удовольствия даже, но в момент, когда они ругались, было не до смеха, хотя Аня все же смеялась, да и Вера тоже, если внезапно находился повод. Было сказано Верой с пафосом: «У тебя полка Блоком заставлена, а сама ты закостенелая, как Кабаниха!» После этих слов Аня просто выползла на четвереньках из комнаты, рыдая от смеха и говоря: «Вспомнила наконец!», потому что в Верином сочинении про «Грозу» лучу света в темном царстве противостояла, каким-то образом, Салтычиха. Или вот, про невозможность Вериных с Женей близких отношений, Лена стала серьезно объяснять, и долго ведь объясняла, что при инцесте велик риск больного ребенка, и Вера даже сначала серьезно слушала со скептической миной, пока не поняла, в чем дело. «Да что я сделаю, если он тут корни просто пустил, если я дня не помню за столько лет, чтобы он тут не мелькал!» – все еще кипятясь и не желая признавать неправоту, воскликнула Лена, а девочки чуть не плакали.

«Дико прозвучит, – заметила сестра уже в пути до Кольцово, – но на удивление хороший день получился. Какой папа был, такой и день». «У меня пятьдесят на пятьдесят, – призналась Лена. – Я, наверно, все же напьюсь сегодня, чтобы залить воспоминания о маминых похоронах, пускай завтра и рабочий день. Буду, как другая Елена из нашей школы, пыхать на деток и хмурой сидеть». Сестра, что была уже наслышана обо всем, произошедшем в Тагиле, сказала: «Да уж, – и продолжила, объединив по какому-то неуловимому признаку своего отца и Лену: – Это как у Достоевского где-то про страдания за будущий грех, или за потаенный грех». «Это в “Идоле” у него, что маньячина не потому маньячина, что в детстве страдал, а в детстве страдал, потому что маньячина». «Вот, да, почему так папа прожил? Непонятно», – сказала сестра с тоской. «Так это Федор Михалыч же, у него тогда был отходняк между казино и стишками. И в квартал красных фонарей он заходил “просто посмотреть”, и на рулетку тоже».

Покуда Лена умничала насчет Достоевского, утешая развернутую к ней с переднего сиденья сестру, что «идолом» раньше называли стиховой приход, который после стали называть «буддой», такая вот восточная экспансия; и наверняка Федор Михалыч неспроста назвал так роман, хотя и другими мотивами объяснял это все; бог знает, что у него вообще в голове творилось, поэтому не каждое слово, что он написал, нужно принимать со звериной серьезностью, Аня и Вера, все так же сидевшие по бокам от Лены, отвлеклись на телефоны. Вера держала свой телефон, как бутерброд, будто готовясь пожрать собеседника, и давала обещания, что тоже пойдет, если и у него что-то такое случится, Аню скрючило возле двери, и она только отвечала тихо: «Да, да, сейчас».