Оппенгеймер. Альтернатива

Оппи наконец-то вошел в комнату, а Теллер продолжал:

– Знаете, на полигон, где проходило испытание «Тринити», я взял лосьон для загара. Многие смеялись, а вот по-моему, это вполне уместно. Я никогда не забуду это зрелище, этот огненный шар. И вообще, сколько народу видело это испытание? Сотня, пожалуй. И, конечно, все защищали глаза сварочными светофильтрами или очками. А вот вчера этот свет узрели десятки тысяч людей. И без предупреждения, Оппи, без предупреждения. Есть разница? – Его брови взлетели высоко на лоб в философской задумчивости. – Мы выжили, чтобы поведать о былом.

– Эдвард, но ведь на этом – всё. В этой мировой войне больше не будет жертв.

– Япония уже сдалась? – осведомился Теллер с намеком на надежду в голосе.

– Насколько я знаю, еще нет. Но должна. – Голос Оппи вдруг сорвался. – Должна.

– Мы должны были предупредить их.

– Трумэн предупреждал. Потсдамская декларация…

– Нет, я не об этом. Кто может это понять? Вы, я, другие физики. Ну а фермер, лавочник, школьник? Лео был прав: нам следовало продемонстрировать действие бомбы. Может быть, в Токийском заливе, но не в городе, не над домами. – Голос Теллера немного окреп. – Зря вы запретили распространить здесь эту петицию.

В конце июня Силард прислал Теллеру экземпляр еще одной петиции, призывавшей президента воздержаться от использования бомбы против Японии. Под ней поставили подписи очень многие сотрудники чикагской Металлургической лаборатории. Конечно, после разговора в Вашингтоне Силард понимал, что Оппи вряд ли одобрит подобное, и поэтому пошел на хитрость, попросив Теллера собрать подписи здесь, на Горе. Но Теллер обратился к Оппи за разрешением, а тот наотрез отказал; это был один из немногочисленных случаев за все время его участия в Манхэттенском проекте, когда он вышел из себя. Что, спросил он, может знать Силард или любой другой физик о японской психологии? Что кто-нибудь из них знает о том, как прекращать войны? Он даже весьма нелицеприятно отозвался о самом Силарде (вообще-то, такое поведение было типично для Гровза, но отнюдь не для него самого), назвав его вредителем-обструкционистом и интеллектуально нечестным лицемером: ведь, как ни крути, именно Лео взялся убеждать – и убедил! – предыдущего президента начать разработку бомбы.

– Возможно, – ответил Оппи. Он, определенно, жалел о той вспышке месячной давности. А вот о том, что запретил распространение петиции?.. Он пожал плечами. – Не знаю.

Теллер снова уставился в окно. Вероятно, он принял этот ответ к сведению.

Совсем недавно Оппенгеймеру звонил Гровз. «Знаете, – сказал он, – я считаю, что назначение вас директором Лос-Аламоса было одним из самых мудрых поступков в моей жизни».

«Ну а у меня есть сомнения на этот счет, генерал Гровз», – ответил на это Оппи.

«Сами знаете, что к этим сомнениям я никогда не прислушивался», – сказал необычно взбудораженный Гровз.

Так ведь действительно это был день всеобщего радостного возбуждения: радостные возгласы, громкие хлопки по спине, льющееся шампанское (или имитирующий его шипучий имбирный эль), занятия в школе отменены, и дети свободно бегают по Горе, из репродукторов радиотрансляции орут Вера Линн и сестры Эндрюс. Оппи сообщил по системе громкой связи, что ближе к вечеру в кинотеатре состоится праздник для всех, кто сможет туда втиснуться.

Но этот день также как нельзя лучше располагал к размышлениям. Например, о том, как почти два года назад, 30 декабря 1943 года, у них в Лос-Аламосе побывал Нильс Бор, знаменитый датский физик, лауреат Нобелевской премии 1922 года, человек, который впервые представил атом как плотное ядро, вокруг которого вращаются далеко отстоящие электроны. Он первым делом спросил Оппи: «Она достаточно большая?», имея в виду: смогут ли напугать атомной бомбой человечество настолько, чтобы оно навсегда отказалось от войн? Оппи заверил его, что так оно и будет, и вчерашние результаты, похоже, подтвердили его слова.

– Эдвард, – сказал Оппи, – я думаю, что это конец.

Теллер снова повернулся к нему.

– Что вы хотите этим сказать?

– Ваша супербомба… Она… чересчур мощна. Я не желаю иметь к ней никакого отношения.

– Роберт, мне кажется, сегодня неподходящий день…

– А чем же он хуже любого другого? Наоборот, Эдвард, другого, более подходящего дня не будет. Вы знаете это не хуже меня. Мы можем остановиться

.

– Но вы же создали уникальную лабораторию. Что станется с Лос-Аламосом?

– Здесь опять будут жить индейцы.

Теллер опять уставился в окно. Солнце, спускаясь по небосклону, постепенно краснело.

– Есть такая венгерская пословица: «Szegény egér az, ki csak egy lyukra bízza magát».

Оппи нахмурился. Одна из причин, по которой Лео называл своих соплеменников марсианами, заключалась в том, что венгерский язык не имеет ничего общего с языками соседних народов. Так что для него сейчас прозвучал бессмысленный набор звуков.

– И?..