В голове Оппи сразу возникла добрая дюжина ответов, но среди них не было ни одного корректного. Ради всего святого, прежде всего нужно думать о том, как обеспечить международный контроль, а не ломать попусту копья насчет того, военное или гражданское ведомство будет заниматься атомными вопросами внутри страны; это мог понять любой дурак – за исключением, очевидно, вот этого. Он посмотрел на Паттерсона, но министр старательно держал на своем вытянутом лице безразличную мину.
– На самом деле, господин президент, – медленно произнес Оппи, – пожалуй, лучше было бы сначала определить международную проблему.
– Что ж, если разобраться, то никакой международной проблемы нет, – ответил Трумэн. – Бомба есть только у нас и больше ни у кого. Вы знаете, когда у русских будет своя собственная атомная бомба?
– Как я уже сказал в палате представителей неделю назад, нет, сэр, не знаю.
– Ну а я знаю, – резко бросил Трумэн. – Никогда!
– Уверяю вас, мистер президент, законы физики одинаковы что здесь, что в Москве. Советам потребуется не так уж много времени, чтобы овладеть этой технологией.
– Так же думали и эти чертовы наци. Вы видели отчеты миссии «Алсос»[38]
, работавшей в Германии? Немцы сдались, подняли ручки. Глубина оказалась для них непреодолимой. Нет, дело обстоит именно так, как я говорил после того, как мы уничтожили Хиросиму. Такого не мог достичь никто, кроме вашей команды, и ни одна страна, кроме Америки.– Вы… – Оппи удалось поймать оскорбительный эпитет, прежде чем тот сорвался с его языка, и заменить его на вежливое: – Слишком добры, сэр.
Они поговорили еще минут двадцать, в основном о законопроекте Мэя – Джонсона, который довел Лео Силарда и других чуть ли не до апоплексического удара. В этом акте вопросы исследования атома рассматривались как государственная тайна, а не как научное знание, которое должно принадлежать всему миру. Ученым же в случае даже сравнительно безобидных нарушений секретности грозили штрафами в 100 000 долларов и десятилетним тюремным заключением.
Оппи это не беспокоило. Принятие любого внутреннего законодательства – это лишь первый шаг; его всегда можно скорректировать постфактум. Нет, он пришел сюда с более важной целью. Было крайне важно понять, что представляет собой этот Трумэн, и определить, следует ли сообщать ему об опасениях по поводу предстоящей солнечной катастрофы.
– Что случилось, доктор? – спросил Трумэн. – У вас такой вид, будто вы проглотили муху.
Оппи посмотрел на стол и увидел табличку с надписью: «Здесь кончаются разногласия!». Он повернулся к Трумэну и сказал:
–
– Мистер президент, – сказал он, – мне кажется, будто у меня руки в крови.
Трумэн запустил пальцы в нагрудный карман, вынул белоснежный шелковый носовой платок и кинул его Оппи:
– Ну, так оботрите их, сынок.
Ученый и президент посмотрели в глаза друг другу, а потом Трумэн встал.
– Полагаю, мы закончили.
Глава 21
Силард – прекрасный, разумный человек, как правило, не склонный к иллюзиям. Хотя, пожалуй, он, как многие люди такого типа, склонен переоценивать значение благоразумия в человеческих делах.
– Альберт, дружище!
– Мой дорогой Лео! Очень рад тебя видеть! – Эйнштейн, одетый в мешковатый свитер в клетку, буквально потащил Силарда в маленькую гостиную скромного домика на Мерсер-стрит в Принстоне, университетском городке в штате Нью-Джерси.
– Ну, – мрачно сказал Эйнштейн по-немецки после того, как уселся, – и кашу мы заварили! – За каждым словом следовал клуб дыма из трубки.
Лео неотвязно думал о том же самом. Не напиши он то письмо ФДР и не подпишись под ним Эйнштейн, не было бы Манхэттенского проекта. Война в Европе закончилась бы сама собой, да и Тихоокеанская война к этому времени уже завершилась бы на несколько дней или недель, а может быть (только может быть!), позже, чем это случилось, но с тем же самым победителем. Возможно, таким образом
Лео выбрал самое роскошное из оставшихся кресел.
– Если бы знать наперед… – ответил он, осторожно усаживаясь, и покачал головой. – Я, естественно, думал, что немцы займутся тем же самым. И не могу понять, почему Гейзенберг добился столь малого.
– Вы хорошо его знали? – спросил Эйнштейн.