Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

На Элтентона вышел Петр Иванов, который считался секретарем советского генконсульства в Сан-Франциско. (В действительности Иванов был офицером советской разведслужбы.) Иванов заметил, что «советское правительство считает, что научно-техническое сотрудничество не заслуживает своего названия». Затем он спросил Элтентона, знает ли тот что-либо о происходящем «на холме», то есть в лаборатории Беркли.

В 1946 году ФБР допросило Элтентона о происшествии с Шевалье, и Элтентон представил следующую версию разговора: «Я сказал ему [Иванову], что лично мало чего знаю о происходящем, после чего он спросил, знаком ли я с профессором Э. О. Лоуренсом, доктором Дж. Р. Оппенгеймером и еще одним человеком, чьего имени я уже не помню». (Впоследствии Элтентон предположил, что третьим был Луис Альварес.) Элтентон ответил, что знает только Оппенгеймера, но не настолько, чтобы обсуждать с ним такие вопросы. Иванов давил, спрашивая, знает ли он кого-нибудь еще, имеющего выход на Оппенгеймера. «Взвесив, я ответил, что у меня есть лишь один общий знакомый — Хокон Шевалье. Тогда он спросил меня, готов ли я обсудить этот вопрос с Шевалье. Удостоверившись, что мистер Иванов был искренне убежден в отсутствии официальных каналов получения такой информации, и посчитав, что критичность положения оправдывает мою встречу с Шевалье, я согласился выйти на него».

По словам Элтентона, он и Шевалье пришли к единому мнению, что с Оппенгеймером следовало поговорить, «с большой неохотой». Элтентон заверил, что в случае передачи полезных сведений Оппенгеймером их «надежно переправят». Из признаний Элтентона совершенно ясно, что оба понимали, на что шли. «Мистер Иванов поднимал вопрос о вознаграждении, но конкретная сумма не оговаривалась, потому что я отказался от оплаты за свои действия».

Через несколько дней, согласно показаниям Элтентона ФБР в 1946 году, Шевалье сообщил, что виделся с Оппенгеймером, но «получить данные нет возможности и что доктор Оппенгеймер не согласился». Иванов приехал к Элтентону домой и тоже получил известие об отказе Оппенгеймера сотрудничать. На этом все и закончилось, за исключением того, что Иванов вдогонку спросил у Элтентона, имеет ли он какие-либо сведения о новом лекарстве под названием пенициллин. Элтентон о нем никогда не слышал, однако чуть позже обратил внимание Иванова на статью о пенициллине в журнале «Нейчур».

Достоверность признания Элтентона подтверждается материалами еще одного допроса ФБР. Те же самые вопросы и в то же самое время Бюро задавало Шевалье. По ходу дела две группы агентов координировали действия по телефону, сравнивали показания двух подозреваемых и прощупывали несоответствия. Шевалье утверждал, что, насколько помнит, не называл имя Элтентона Оппенгеймеру (хотя в своих мемуарах говорит обратное). На допросе он умолчал, что Элтентон также упоминал Лоуренса и Альвареса: «Хочу заявить, что, насколько знаю и помню, я никого, кроме Оппенгеймера, не просил передавать информацию о работе лаборатории радиации. Я мог упоминать о желательности получения такой информации в разговорах со случайными собеседниками. Но я уверен, что никому больше не делал конкретных предложений в этой связи». Оппенгеймер, сказал он, «отклонил мой подход без всякого обсуждения».

Другими словами, оба признались, что обсуждали тайную передачу научной информации СССР, но каждый по отдельности подтвердил, что Оппенгеймер принял такую идею в штыки.

Многие годы историки подозревали, что Элтентон был советским агентом, работавшим в годы войны вербовщиком. В 1947 году, когда подробности его допроса начали просачиваться из ФБР, он бежал в Англию и до конца жизни отказывался отвечать на вопросы об инциденте. Был ли Элтентон советским шпионом? То, что он обсуждал незаконную передачу сведений о военном проекте, не подлежит сомнению. Однако изучение его поведения в 1942–1943 годах наводит на мысль, что он скорее был не настоящим советским агентом, а заблуждавшимся идеалистом.

Элтентон девять лет подряд — с 1938 по 1947 год — ездил на работу в «Шелл» в одной машине с соседом Эрве Вожем. Вож, физик и химик, одно время учившийся под началом Оппенгеймера, тоже работал на объекте «Шелл» в Эмеривилле, всего в восьми милях от Беркли. С ними в одной машине периодически ездили еще четыре человека: Хью Харви, англичанин умеренных центристских взглядов, Ли Терстон Карлтон левых убеждений, Гарольд Лак и Даниэль Лютен. Они называли свою общую машину «утиным автоклубом», потому что Лютен любил начинать оживленный разговор с какой-нибудь «утки». Вож сохранил яркую память о разговорах в «клубе»: «Я их очень хорошо помню, каждый знал, что в радиационной лаборатории в Беркли происходят важные дела — это всем было ясно. Туда направляли людей, ходили всякие слухи…»