Оппенгеймер. Триумф и трагедия Американского Прометея

За границей отреагировали на исход слушания с крайним удивлением. Европейская интеллигенция увидела в этом еще одно свидетельство того, что Америку охватила паранойя. «Как независимый, пытливый ум может существовать в подобной атмосфере?» – вопрошал Р. Г. С. Кроссман в ведущем либеральном еженедельнике Великобритании «Нью стейтсмен энд нейшн». В Париже Шевалье, получив экземпляр расшифровки показаний на слушании лично от Оппенгеймера, зачитал его вслух Андре Мальро. Оба были неприятно удивлены пассивностью Оппенгеймера на допросах. Мальро особенно беспокоило то, что Оппенгеймер, ничего не скрывая, отвечал на вопросы о политических взглядах своих друзей и коллег. Слушание превратило его в доносчика. «Проблема в том, – сказал Мальро Шевалье, – что он с самого начала принял условия своих обвинителей. <…> Ему следовало с порога заявить: “Je suis la bombe atomique!”, до конца стоять на том, что он создатель атомной бомбы и ученый, а не доносчик».

Поначалу казалось, что Оппенгеймеру было суждено стать парией, по крайней мере, в элитных кругах. Почти десятилетие он был не просто выдающимся ученым. Он был заметен и влиятелен как общественный деятель, а теперь вдруг пропал – не умер, но исчез из виду. Как потом писал в журнале «Лайф» Роберт Кофлан, «после расследования дисциплинарной комиссии 1954 года он прекратил свое существование как общественная фигура. <…> Оппенгеймер был одним из самых знаменитых людей мира, нет другого человека, которого столько бы хвалили, цитировали, фотографировали, просили дать совет, возвеличивали, почти боготворили как чудесный, восхитительный архетип героя нового типа, героя науки и ума, зачинателя и символа нового ядерного века. И вдруг никакой больше славы, и сам он тоже пропал». В медийном мире архетипический образ ученого-государственника унаследовал Теллер. «Восхваление Теллера в 1950-е годы сопровождалось, – писал Джереми Гандел, – что, вероятно было неизбежно, – очернением его главного соперника Дж. Роберта Оппенгеймера».

Хотя Оппенгеймера изгнали из правительственных кругов, он стал для либералов символом всех пороков республиканской партии. Летом того же года «Вашингтон пост» опубликовала серию статей заместителя главного редактора Альфреда Френдли, которая, по наблюдениям ФБР, «представляла Оппенгеймера в положительном свете». В одной из статей, озаглавленной «ДРАМА ВОКРУГ УДИВИТЕЛЬНОЙ ОППЕНГЕЙМЕРОВСКОЙ РАСШИФРОВКИ», Френдли назвал слушание «драмой в духе Аристотеля», «по-шекспировски сочной и многогранной», «шпионскими страстями в стиле Эрика Эмблера» с сюжетом, запутаннее, чем в «Унесенных ветром», и «числом персонажей больше, чем в “Войне и мире”».

Многие американцы стали видеть в Оппенгеймере ученого-мученика, жертву эксцессов маккартизма. В конце 1954 года Колумбийский университет по случаю своего двухсотлетия пригласил Роберта выступить с речью. Выступление транслировалось на международную аудиторию. Направленность речи была уныла и пессимистична. Если в Ритовских лекциях он превозносил достоинства науки для общества, то теперь заострил внимание на одиночестве интеллигенции, потрясаемой ураганом популистских эмоций. «Это – мир, – говорил Оппенгеймер, – в котором каждый из нас, сознавая его ограниченность, сознавая зло поверхностного подхода, вынужден цепляться за самое близкое, хорошо известное, достижимое, за друзей, традиции, любовь, чтобы не утонуть во всеобщей растерянности, в полном отсутствии понимания и любви. <…> Если кто-то говорит, что он видит мир иначе, что видит красоту там, где мы видим уродство, то мы должны бежать из этого пространства, прочь от опустошения либо невзгод».

Через несколько дней миллионы американцев посмотрели интервью Эдварда Р. Марроу с Оппенгеймером в общенациональной телепрограмме «Смотрите прямо сейчас». Роберт не хотел выступать на телевидении и попытался в последнюю минуту отговориться. Сотрудники канала тоже чуяли недоброе, однако знаменитый ведущий уговорил Оппенгеймера записать интервью с ним в институтском кабинете ученого.