Опыт Октября 1917-го года. Как делают революцию

С другой стороны, большинство из тех, кто выступил за восстание, несколько расширенно трактовали ленинские предложения. Например, Смилга, прямо заявивший что «я лично — сторонник Ленина», при этом постарался сгладить противоречие между Ильичем и Володарским: «тов. Володарский не понял Ленина. Ленин не говорит о завтрашнем захвате власти, он просто хочет сказать: довольно политики, надо перейти на рельсы стратегии. К моменту съезда мы должны приготовиться, принимая за основу вопрос о вооруженном восстании».

В ходе дискуссий в ПК отрабатывалась новая тактическая концепция. Ее контуры оставались очень неопределенными, сочетая установку на восстание и свержение Керенского с верой в съезд Советов, который должен взять власть. Однако свержение правительства все-таки становилось тактическим приоритетом (при всей неопределенности в понимании «техники» этого свержения).

Похожим образом ситуация развивалась и в Москве. Областное бюро уже с конца сентября вело пропаганду идеи восстания (отказываясь, правда, от предложенной Лениным чести «начать с Москвы»). Однако городской комитет долго колебался. Только 7 октября на собрании партийных работников была принята резолюция, требовавшая от партийного центра «немедленно начать борьбу за власть».

Победа (пусть неоднозначная) ленинской точки зрения в партийных организациях обеих столиц на фоне растерянности ЦК лишала последний всякой почвы под ногами, ставила под вопрос влияние партийного центра на рабочие и солдатские массы, гораздо теснее связанные с местным партийным активом.

В этот момент давление на Центральный комитет стало проявляться открыто. 3 октября главным вопросом повестки дня ЦК был доклад Ломова о положении дел в Москве и губерниях Центральной России, из которого выяснилось, что «в области настроение крайне напряженное… Выдвигается массами требование о каких-либо конкретных мероприятиях. Всюду занимаем выжидательное положение». Очевидно, речь шла о резолюции и секретном постановлении, которые были приняты на пленуме Московского областного бюро 29 сентября. Прошло четыре дня и московские товарищи, наконец, предъявляли цекистам свой ультиматум: выйти из предпарламента и «взять ясную и определенную линию на восстание».

После доклада Ломова, ЦК принимает решение «предложить Ильичу перебраться в Питер, чтобы была возможной постоянная и тесная связь». Еще несколько дней назад ЦК воспрещал Ленину въезжать в столицу, опасаясь, как за его личную безопасность, так и за последствия его горячей агитации. Теперь Ильича приглашают.

Возможно также, что некоторым членам ЦК уже было известно о том, что Ленин самовольно вернулся в Петроград. Водном из сборников воспоминаний о Ленине приводится рассказ Шотмана, относящийся к первым числам октября, повествующий о том, как он случайно узнал о том, что Ленин уже в столице. Первое что сделал Шотман, «пошел в ЦК и рассказал покойному Я.М. Свердлову об этой «неприятной» истории. После продолжительной с ним беседы решили: «так оставить»». Есть и другие данные, подтверждающие эту версию. На совещании историков в 1962 году М.Е. Фофанова рассказывала: «постановление ЦК от 3 октября — вынужденное постановление, связанное с необходимостью легализации Ленина», который уже «самовольно» вернулся в столицу вопреки запрету ЦК. Примерно о том же говорила и Е.Д. Стасова: «смысл решения 3 октября состоял в том, чтобы отменить прежнее, запрещавшее Ленину возвращение… кроме Я.М. Свердлова, никто из восьми человек, присутствовавших на заседании 3 октября, не знал, что Ленин уже в Петрограде».

Итак, в условиях, когда внутрипартийная борьба вокруг вопроса о вооруженном восстании обострилась до предела, ЦК признал необходимость «постоянной и тесной связи» с Лениным, которого до того момента держали в изоляции. Теперь блокада была официально снята. А это открывало возможность «открытия переговоров» между Лениным и наиболее «левыми» цекистами.

Примерно в то же время, видимо, некоторым членам ЦК становится известно и о «самодеятельности» петроградских большевиков, создающих сеть подпольных органов восстания без ведома Центрального комитета. Опасность полного распада партийной «вертикали», и утраты контроля над партийным организмом становилась все очевиднее. Нужно было договариваться.