Опыты Исцеления

Enz-Weihingen – очередной аппетитный городок с колокольным звоном, вывесками под старину, улыбчивыми домиками и цветами повсюду. В крохотном кафе репродукция Рембранта из собрания Dahlem-Museum в широченной золоченой раме – портрет в золотом шлеме. Мебель в стиле рококо – белые с золотом деревянные завитушки, пастушеские сцены на штофе. Великолепные высокие торты в витрине. Короче, «роскошь» – любезная всякому детскому сердцу эклектика, которая, признаюсь, и для меня делает Германию такой родной и домашней. Уж если вам подают в подобном заведении мороженое, то непременно вставят в верхний кугель какую-нибудь игрушку – пестрый бумажный зонтик, например, и еще, и еще, и еще что-нибудь, чтобы подающий и поедающий мороженое могли вместе пережить материализованное в этих шуточных предметах изобилие жизни, взаимную радость встречи и всяческое благопожелание. Какой Фауст? Какой Мефистофель? Здесь в каждом куске торта, в каждой вазочке с мороженым готова расцвести добротная немецкая сказка, готов произойти небольшой волшебный театрик – под этим солнцем, среди этих цветов, в тени этой колокольни.

Мы направлялись к машине, когда испуганный черный кот снова вывернулся из-за угла, чтобы планомерно напомнить мне сперва о пуделе, потом о Фаусте. А вроде, мы уже уехали из Книттлингена?

Как же все-таки быть с этим Фаустом? Я узнала, как много великих и невеликих мужей думало о нем, примеряло его к себе, но о нем самом я не узнала, собственно, ничего, и никакая тайна мне не открылась. Или открылась?

Когда-то Фрейд в своей работе о Леонардо обронил странное замечание о Фаусте, сказав, что предпосылкой его трагедии была «возможность превратить стремление к исследованию в любовь к жизни». Мое паломничество в Книттлинген началось со схоластической идеи: исследовав место жительства Фауста, разгадать причину его бессмертия. Кончается же все весенней истомой, любовью к Германии и поисками собственного детства в вазочке с мороженым. По Фрейду выходит, я, действительно, шла по стопам Фауста – не внешне, но внутренне. Значит, все-таки что-то получилось?

Для вас и для себя я здесь пыталась остановить несколько мгновений на память, потому что – ведь в том и трагедия – стоит только сблизиться с желанным пространством, как нас уже унесло от него временем:

Ach, du lieber Augustin,

Alles ist weg, weg, weg!

Три страницы. Осень 1993

24.09      

В проем больничного окна

В сопровожденьи листопада

Явилась облака громада,

Так необъятна и одна,

И солнцем так озарена,

Что больше ничего не надо…

26.09

Сидит на древе птица,

Качаясь, перья чистит.

А я лежу в больнице,

Причесываю мысли.

Над нами ходит небо,

Очерчивая круг…

Как бесконечно немо

Всё в нас и всё вокруг!

И древу без названья

Нас с птицею качать –

Одно у всех дыханье,

Одна на всем печать.

30.09

Низких туч над мокрой крышей

Рваные края,

Та страна, что крыши выше –

Снова не моя.

В переливах бело-черных

Крылья не мои…

Мой – листа полет крученый

С ветки до земли.

01.10

Я боюсь устать,

Хотеть перестать,

От тебя отстать

И собою стать.

Я боюсь забыть,

Как тебя любить…

И нельзя не быть,

Чтобы не убить…

Я боюсь не смочь

Нам с тобой помочь…

Эти мысли прочь

Я гоню всю ночь.

02.10

Дымный луч о тени сада

Трется теплою щекой –

Что грустишь, моя отрада?

Что тоскуешь, мой покой?

Туч тяжелая армада

Бродит сумрачной рекой –

Уплыла моя отрада,

Уплывает мой покой…

Мне тебя коснуться надо

Только взглядом, не рукой –

Ты со мной, моя отрада?

Ты со мною, мой покой?

03.10

Когда, до донышка пуста,

Звенит душа, и мне невнятна

Ее полунемая речь…

Когда былое невозвратно

Ушло, не разомкнув уста,

А новое не начинает течь…

Тогда слежу, закрыв глаза,

Как осень, солнцем залитая,

Таинственно и тихо ждет,

Когда ее покинет стая…

Ей не грозит уже гроза,

И снег еще не скоро упадет.

03.10

Все застыло, оглохло, ослепло,

Все, себя позабыв, онемело.

И на солнце горит безответно

Все, что раньше сгореть не посмело,

Что от скудного лета осталось,

Что дождями больными омылось…

И летит листопада усталость,

Как последняя царская милость…

04.10

Когда глазам – деревья, птицы,

Да облака стерильно-белы,

Так просто выйти за пределы

И сразу в небе раствориться…

Благодарю тебя, больница,

За эту осень-передышку,

За недочитанную книжку

И эти три ее страницы.

Заветное. Осень 1994

(Сочиненное на даче в Заветах Ильича)

31.08

О, восьмерка, знак удачный,

Бесконечный, изначальный!

…Бантик детский и печальный –

Восемь дней свободы дачной.

31.08

До города совсем недалеко,

А здесь орешник, сосны и крапива,

Бидонами – из детства молоко,

Зато в палатке – баночное пиво.

Я здесь в плену на восемь долгих лет…

О, нет, не лет, а дней – какая жалость!

Обманчив этот августовский свет –

Всего полдня от лета мне осталось…

Но что считать, когда в ушах звенит

Та тишина, какой не знают люди:

Уже никто не судит, не винит…

И все прошло… И ничего не будет…

01.09

Наш дачный кот Василий Парамонов,

Хромой и серый с жадными очами,

Где бродишь ты и днями, и ночами,

Не зная ни запрета, ни закона?

Твои желанья и твои раздумья

Сосредоточены в кусочке мяса,

И голодать согласен больше часа