Орангутан и Ваучер (сборник)

Около часа пролежал Иван Иванович в сугробе среди заснеженного поля, куда привезла его Раиса Мартыновна. И удивительно – не замерз и даже оклемался и дополз все же до дома покойной матушки.

При помощи спрятанного в сарае ключа он открыл дверь, и сразу вечной мерзлотой пахнуло от бревенчатых стен, пола, потолка.

«Надо бы переодеться… я весь мокрый… Но во что?»

Он хотел включить электрообогреватель, но света не было. Видимо, старые провода, протянутые к дому, заледенели и лопнули. Он зажег керосиновую лампу, принес с повети дров, зажег печь и плиту.

От жаровни пахнуло теплом, но в горнице было по-прежнему холодно. По крутой лестнице Иван спустился во двор, набил снегом чайник и, поставив его на плиту, стащил с себя потную одежду. Голова кружилась. Все тело корежило от озноба и боли в плече. Отдышавшись, попил горячего чаю, лег на влажную, холодную постель, смочив ее водкой, но уснуть не мог. Мучили сны. Снилось ему то солнечное лето, то покойные родственники, то ослепительный золотой шар в руках Раисы Мартыновны.

Проснулся он среди ночи. Кто-то стучал в избу.

Иван поднялся с постели, пополз к заложке, распахнул дверь и ахнул. На пороге, словно в тумане, стояла покойная матушка.

– Не пришла бы, сынок, да жалко тебя стало, – заговорила она вполголоса и заплакала. – Ежели хочешь быть в страданиях вместе с живыми, выслушай мой наказ.

Матушка присела на табурет в темном углу, занавешанном камусовым ковром, заплакала еще громче.

– Сегодня придет к тебе последний житель нашей деревни, дед Тимофей, – тихо сказала она. – Почему последний, ты должен знать. Собирается он тебя лечить снотворным снадобьем… Ох уж это снадобье! Действует оно постепенно, как у наших современных врачей, не подкопаешься, но люди в другой мир уходят, а ему, проходимцу, от покойных много что остается – как бы в наследство. А ты, сынок мой, будь похитрее его… – продолжала матушка. – Возьми да сразу и напиши Тимофею завещание на свой домик и скажи хитрому лешаку: мол, снадобье тебе ни к чему, потому как жить ты больше не хочешь, а вот самогоном пусть он тебя уважит напоследок, да баню жаркую пусть истопит – грехи перед смертью смыть…

Матушка скрылась в дверях.

– Вот чертовщина-то! – обожгло Ивана.

Когда он очнулся, метель уже успокоилась. Он глянул в окно и опять удивился безлюдью и жуткому безмолвию когда-то многолюдной деревни, насчитывающей более сорока домов. Солнечные лучи поползли по стенам просторной избы, и горница казалась наполненной мутной водой.

«Это от пыли», – решил Иван.

Он с трудом поднялся, глянул в окно. Со стороны соседней избы прямо к его калитке тянулись следы соседа Тимофея-Шустрого. Так его прозвали за то, что любое дело, за которое он брался, всегда оборачивалось только в его пользу.

В передней горенке сначала послышался кашель, потом старческий шепот.

– Господи, внемли молитвам раба Божьего…

– Тимофей? – тихо спросил Иван Иванович.

Из передней вышел седой старый человек, роста маленького, внешности непримечательной, но с бегающими глазами, как будто он всю жизнь просидел в тюрьме, но так и не мог додуматься, как из нее выбраться.

– Здорово, Иван! В щель твою туды… – с ухмылкой проговорил он, подходя к старинной деревянной кровати. – Крепкий у вас род, сохатиный… Очнулся, значит? Видать, не судьба… Ну, теперь вылечим!

Ивану не по себе стало от этих слов. «Может, это и не сон был», – с тревогой подумал он, вспомнив совет матушки.

– А ну-ка, парень, сбрось-ка одеяло да на живот ляг, – неожиданно скомандовал Тимофей.

Иван Иванович повиновался.

– Та-ак! Внутри будто медведь храпит… Щас я лекарство принесу…

На глазах Ивана навернулись слезы – от страха перед вещим сном.

– Ты чего разнюнился?

– Тошно мне, я жить не хочу, – шепотом ответил Иван и, вспомнив наказ матушки, разревелся. – И туда идти страшно…

– Ишь ты, забрало, видно… Да не дадим мы тебя просто так спровадить, никак не дадим, – как-то очень жутко и угодливо улыбнулся Тимофей, шаря глазами по избе. – Домик у тебя хороший… пятистенный, печка добрая… живи пока… Я тебе угождать буду… Женка-то твоя все по больницам валяется. Да ежели и воротится – какой от нее прок?!

– Что значит «ежели воротится»? – растерянно спросил Иван. – Ты мели языком, да меру знай!

– Ладно-ладно… я сейчас тебя своим снадобьем вмиг на ноги поставлю.

– Тошно мне, – опять со слезой в голосе сказал Иван. – Принес бы мне лучше бутылочку самогона…

– Вот заладил, – с досадой пробурчал Тимофей. – А дом-то матушки на кого оставишь? Он же у тебя сосновый просмолок, веки вечные простоит.

– На тебя оставлю, Тимофей Гаврилович, на тебя, дедушка! – выкрикнул Сизарев, да так громко, что дед перекрестился. – Давай бумагу скорей, сейчас завещание нацарапаю!

Старик оторопел.

– Ох-хо-хо… Ты что, и впрямь отходишь?! Тимофея из горницы словно ветром сдуло.

– Про бутылку не забудь! – крикнул вслед Иван Иванович, а про себя подумал: «Да это не старик, а людоед в законе!»

Тимофей воротился в горницу бесшумно.

Иван даже не слышал шагов, а когда открыл глаза, то увидел близко склонившееся лицо и крысиные темные глазки «заботливого» старика.