Орангутан и Ваучер (сборник)

– За знакомство, – предложила Клара. – Ну, будем здоровы!

Они выпили, и он не поморщился, а наоборот, заулыбался, широко и, по-видимому, впервые за всю прошедшую неделю.

– Давай еще?

– Давайте.

В квартире повисла трапезная тишина, и только громкое бульканье где-то внутри детины из Жеребцова нарушало возникшее безмолвие.

– У нас, бывало, в Жеребцове, приедешь в гости, и, пока мерин твой на дрожках, а то и в санях сена накушается, назад не отпустят.

– Что ж, давай за Жеребцово?

– Давайте.

После очередной рюмки Толькины глаза загорелись, лицо сильно покраснело.

– А чем вы этих здоровенных удавов кормите? – неожиданно спросил он.

– Крысами мохнатыми, – также неожиданно ответила Клара. – Из орденоносного питомника привозим.

– Забавно мир устроен. Все связано. Только с каждым днем удивляешься…

– Еще как! Ты хоть опьянел немного?

– Есть малость… Аппетит появился… Я вот все думаю… Как бы достать, Клара Георгиевна, восемьсот тысяч?

– Ты пей, пей. Потом поговорим.

– Тогда будьте здоровы.

Он выпил еще, но закусить не успел. Клара опять врубила «хеви металл» и уже тянула Тольку на ковер, и ноги бедолаги сами начинали отбивать ритм.

– Конь необъезженный! – Она неожиданно обняла его обеими руками и, сильно прижавшись к разгоряченному телу, вдруг громко и сочно выругалась. – Давай спать будем! Спать! Спать! Спать!

Толька чувствовал, что словно куда-то провалился, и ему сейчас и хорошо, и плохо, и дрожь по всему телу. Он попытался сделать несколько усилий, чтобы остановить невыносимое проваливание, но голова кружилась, и Клара своими объятиями еще больше лишала сил.

Проснулся он от яркого солнечного света и музыки. Она неслась отовсюду, ей словно было тесно, и она старалась проникнуть куда угодно, лишь бы ей дали побольше простора, воли. Он лежал в чем мать родила, под легким воздушным пледом из гагачьего пуха, от которого сильно пахло французскими духами и дорогими сигаретами. Кровать под ним была просторной, как деревенские полати в старинной русской избе, с высокими инкрустированными спинками, а по обеим сторонам ее висела кружевная ткань из блестящих ниток.

– Клара, – удивленно позвал он, – где одежда моя? – Он осторожно поднял плед и, присев на край кровати, вдруг почувствовал легкое прикосновение ее теплой ладони.

– Радость моя, не торопись, – прошептала она. – Я хочу, чтобы ты еще побыл со мной… Ты на редкость сексуален…

– Где одежда моя?

– Ты очень славный малый. Если будешь спать со мной каждую неделю, то я гарантирую тебе хорошие гастроли… Будешь, мой мальчик, в Америку как на дачу ездить…

– Где одежда моя?!

– Вот уперся! Восемьсот кусков замучили? Так я их уже положила в карманы твоего пиджака, с возвратом, конечно… Хочешь, я сама с худруком поговорю? Он очень озабоченный клиент. Я ему массаж делала… Но он рыба…

– Не надо! Ничего не надо! Душа болит… Пусть ты и доктор этой самой экстрасенстерапии, но я, хоть и ничего не имею, а все-таки человек! Где моя одежда?

– Вон она! Я тебя хотела хоть завтра в Москонцерт устроить.

– Уезжаю я… В Жеребцово…

– Слушай, ты сейчас хмельной. Вот тебе телефон, проспишься – позвонишь.

Клара быстро одела растерянного любовника, вывела его за дверь и, закрыв ее, пошла на работу в свой экстрасенстерапийный офис.

Толька пришел домой. Он ощущал в оттопыренных карманах деньги, но теперь они были почему-то ненавистными и тяжелыми, словно два булыжника.

Жена догадалась, где он был, и ни о чем не расспрашивала, только тяжелый вздох вырвался из ее груди, когда она протянула ему письмо.

«Племяша, ты что, с печки упал? – писал дядя. – О чем же ты думал все эти годы? Может, по смазливым девкам блудил? Как я догадался из последнего разговора с тобой, там у вас такого добра – жуть. Плюнь ты на них с высокой колокольни!

Эх, дорогой племяшка, поторопился ты с женитьбой! Даже не оповестил нас, на ком женишься и когда свадьба у тебя состоится. Мы бы нагрянули! У тебя ведь три тетки еще. Или, может, стыдишься показать нас большому городу? Ну и зря!

А на твою просьбу вот тебе наш ответ: никаких денег не жди. Как мы поняли, ты хочешь их на взятку бухнуть. Лихо! А сам говоришь – институт кончил. Неужели в честь этого дом продавать надо?!

Не выйдет!

У каждого стоящего человека должен быть свой дом – с землей, огородом, колодцем. Грош цена бездомному бедолаге!»

Оттопыренные карманы пиджака мешали Тольке читать письмо. Он снял пиджак, хотел повесить на вешалку, а потом вдруг выругался и бросил его на пол.

– У меня сил нет больше! Конечно, без сцены сдохну, но выбиваться таким путем в артисты, тошнит… Наташа, там восемьсот тысяч… Иди, отнеси их по этому адресу. Дерьмо я… Прости меня, ради Бога…

– Тебе плохо?

– Не то слово…

Он устало подошел к спящим детям, присел рядом и долго думал.

«Парнуха»

Побывав в Москве, Митька взбесился и чуть не помер. Вот что произошло.