Оранжерея

—  Ни в коем случае, что вы. Как же я без вас... А вдове Шевалдышева пошлите телеграмму, и во­обще... распорядитесь.

—  Уже сделано, Александр Илларионович.

—  Хорошо. — Блик отпил чаю и поставил ста­кан на блюдце. — Но мы отвлеклись. Прости, Мат­вей, не смог удержаться. Видел бы свое лицо. Ха-ха! Ладно, не обижайся. Итак, что ты говорил о пло­тине?

Матвей невольно скрестил руки на груди и от­ветил:

—  Не стоит, пожалуй. Теперь этот разговор некстати. Дело серьезно. Тебе не до того.

—  Ну вот и обиделся. Брось, мне — до всего. Давай выкладывай, что там стряслось. Чем могём —

помогем, как говаривал старик Федот.

—  Ты правда в состоянии выслушать?

—  Правда, правда, выкладывай, — ответил Блик, снова жадно глотая чай.

Тогда Матвей, сидевший на твердом, бугри­стой кожей обтянутом стуле, страшно скрипев­шем от любого движения, стараясь не двигаться и не обращать внимания на Ногайцева, приго­рюнившегося в углу на стульчике со своим ста­каном чая, заговорил.

Он говорил не долее минуты, начав издалека, и, по мере того как смысл его слов доходил до загроможденного канцелярской чушью сознания Блика, тот все выше и выше поднимал рыжева­тые брови, всей своей рыжиной выражая на по­движном лице крайнюю степень недоумения. Не­сколько озабоченное выражение появилось и на плоском лице его помощника, который, подобно преданному псу, мгновенно улавливал любые пе­ремены хозяйского настроения.

—  Постой, постой, я что-то... — перебил Блик Матвея и заерзал в кресле. — Ты, что же, просишь меня остановить строительство Нижнесальской плотины? И ты для этого не придумал ничего луч­ше, как..

—  Саша, — как можно мягче вновь начал Мат­вей, отлично понимая, что ни в коем случае нель­зя допустить, чтобы его собеседник успел рассер­диться, — я не прошу остановить.

—  Не просишь?

—  Нет.

—  Так о чем же ты просишь?

—  Я прошу приостановить строительство Нижнесальской электростанции. На островах Кас­када до сих пор живут тысячи людей. Им нужно дать время, чтобы они выехали...

—  Как, еще дать время? — вновь перебил его Блик, горячась. — Да мы уже дважды приостанав­ливали строительство, мы им дали общим счетом три года. Чего же им еще? Наше

терпениум мобиле давно иссякло. И что-то они не сильно то­ропятся с отъездом. Если им так нравится, пусть остаются, но пусть теперь пеняют на себя. Или отращивают жабры. Поглядим, как они запоют, когда вода начнет подниматься... — прибавил он кровожадно, напрягая розовые ноздри.

—  Саша, послушай, три года — это ничтожно малый срок. В Запредельске, ты знаешь, десятки музеев, архивы, институты... Помнишь ботаниче­ский сад? Озеро с лодочками, духовой оркестр в ротонде?

—  Ну конечно я помню, что за вопрос...

—  Старую оранжерею с фонтаном?

—  Да, оранжерея, как же, помню. Мы из нее крали розы, а однажды...

—  Этот сад, Саша, уйдет под воду первым. Потеплевшие было глаза Блика вновь по-мос­ковски застыли.

—  Нет, так не пойдет, — обиженно растяги­вая слова, как ребенок, которому дали подержать в руках и тут же взяли обратно новую игрушку, отвечал он. — Ты просил о встрече, сказал, очень важный разговор, я подумал, что кто-то заболел или кого-то посадили... Я выкроил время перед этой дурацкой репетицией (если хочешь, кстати, можешь остаться: будет забавно), и что? Я с то­бой не виделся два года.»

—  Четыре, — поправил Матвей и скрипнул стулом.

—  Что?

—  Я говорю, четыре года.

—  Серьезно? Тем более. Тем более! И вот ты заявляешься ко мне спустя эту уйму лет и прини­маешься меня уговаривать отменить решение го­сударственного значения...

И как если бы слово «государственного» было напитано неким тягучим ядом, отравляющим все следующие за ним слова, дальнейшая отповедь Блика была наполнена консервированными фра­зами жульнической газетной речи вроде: «под­рыв авторитета», «мировая арена» и «ослабление позиций». «Кто они такие, скажи ты мне? — воз­вышая голос, вопрошал он, разгуливая по комна­те и глядя в пустое пространство. — Колонисты? Вольные горожане? Розенкрейцеры, мать их? А? Молчишь? Говорят они как будто по-русски, пи­шут тоже по-русски, Толстого-с-Пушкиным изу­чают в школе, а Россию-матушку не признают! Нонсенс! Абсурд! Вот ты всех нас держишь за мерзавцев (да, да, нечего притворяться), а они, стало быть, маленький угнетенный народ. Так? Погоди. Нет, дорогой мой, с точки зрения ны­нешней расстановки сил в регионе...»

2