Орден куртуазных маньеристов (Сборник)

Замела, запорошила вьюга по граду старинному,кисеёй из снежинок златые укрыв купола.Я иду сквозь метель осторожно, как по полю минному,по проспекту, где раньше творил я лихие дела.Здесь, я помню, на санках катался с артисткой Земфировой,здесь с цыганкой Маняшей в трактирах я месяц кутил,здесь я продал жиду скромный матушкин перстень сапфировый,а потом дрался с ваньками и околотошных бил.Пил шампанское вёдрами и монопольную царскую,губернатор был брат, полицмейстер - родимый отец.Было время! Являл я Владимиру удаль гусарскую.Но всему, как известно, приходит на свете конец.Полюбил я мещанку, сиротку-подростка, Аринушку,голубые глазёнки, худая, что твой стебелёк.Тётка, старая сводня, спроворила мне сиротинушку -

устоять не сумел я, нечистый, знать, в сети завлёк.Патрикеевна, тётка, точь-в-точь на лисицу похожая,отвела меня в спальню, где девочка слёзы лила.И всю ночь как котёнка Аринушку тискал на ложе я...А на завтра придя, я узнал, что она умерла.Что причиной? Мой пыл иль здоровье её деликатное?Разбирать не хотелось. Полицию я задарил,сунул доктору "катю", словцо произнес непечатное,Патрикеевне в рыло - и в Питер тотчас укатил.Танцевал я на балах, в салоны ходил и гостиные,сбрил усы, брильянтином прилизывать стал волоса,Но в столичном чаду не укрылся от глазок Арины я:всё являлась ночами и кротко смотрела в глаза.Запил мёртвую я и стихи стал писать декадентскиепро аптеку, фонарь и про пляски живых мертвецов,

начал в моду входить, и курсистки, и барышни светскиевосклицали, завидя меня: "Степанцов! Степанцов!"Брюсов звал меня сыном, Бальмонт мне устраивал оргии,девки, залы, журналы, банкеты, авто, поезда;только больше, чем славу, любил полуночничать в морге я,потому что Аришу не мог я забыть никогда.Как увижу девчонку-подростка, так тянет покаяться,положу ей ладонь на головку и скорбно стою,а медички, что в морг проводили, молчат, сокрушаются,что не могут понять декадентскую душу мою.А на западе вдруг загремели грома орудийные,Франц-Иосиф с Вильгельмом пошли на Россию войной.Я попёрся на фронт, и какие-то немцы дебильныемчались прочь от меня, ну а после гонялись за мной.Я очнулся в семнадцатом, раненый, с грудью простреленной,

и в тылу, в лазарете, вступил в РСДРП(б).Тут и грянул Октябрь. И вчера, в своей мощи уверенный,я вернулся, Владимир, старинный мой город, к тебе.Мне мандат чрезвычайки подписан товарищем Лениным,в Губчека Степанцов громовержец Юпитер еси.Всю-то ночь размышлял я, кому надо быть здесь расстрелянным?Много всяческой дряни скопилось у нас на Руси.Вот, к примеру, жирует тут контра - вдова Патрикеевна,домик ладный, удобный, и золото, видимо, есть.Удивляет одно: почему до сих пор не расстреляната, что здесь продавала господчикам девичью честь?Я иду по Владимиру мягкой кошачьей походкоюсквозь пургу, за невидимым блоковским красным Христом,под кожанкой трясется бутыль с конфискованной водкою,ликвидирую сводню - водочки выпью потом.

Сводня не открывает. Ей дверь вышибают прикладамилатыши мои верные. Золото, а не народ!"Долго будем мы тут церемониться с мелкими гадами?" -Это я восклицаю и сводит контузией рот.Входим в комнаты мы, Патрикеевна в ноги кидается."Не губи, милостивец!" - рыдает . А я ей в ответ:"Помнишь, старая гнида, как ты погубила племянницу?А того барчука? Вспоминаешь, зараза, иль нет?Нынче мстит вам старухам, замученный вами Раскольников,с пробудившейся Соней сметёт он вас с Русской земли.А за ним - миллионы острожных российских невольников,что с великой идеей мозги вышибать вам пришли"."Где деньжонки, каналья?!" - вскричал я - и вся она пятнамиизошла, но когда я ко лбу ей приставил наган -окочурилась старая ведьма. И стало понятно мне:не Раскольников я, а лишь пушкинский пошлый Герман.