Оренбургский платок

Не всхотелось в малограмотных ходить, навалились в Ташкенте учиться.

Миша у меня уже в горбатые стахановцы выполз. Там вламывал, «как огнём жёг».

Я вязала и смотрела дома за детишками, а вечерами – школа.

Занимались мы не стыдно сказать. За год по два пробегали класса на стахановских курсах.

Про нас даже печатали!

Бюллетень «За грамотность» – было это в тридцать шестом – поместил в отдельности наши рассказы и портреты.

А мой портрет так во всю вторую страницу обложки!

Смотрю я на себя, не узнаю.

Передо мной на столе глобус. Одна рука на раскрытой книжке. Другой подпёрла щёку. Читаю...

Такая я вся молодая да складная...

Подпись учинили – буквы в аршин:

«АННА БЛИНОВА, УЧЕНИЦА – ДОМОХОЗЯЙКА, ЖЕНА СТАХАНОВЦА 3ГО СТРОЙ УЧАСТКА, ОКОНЧИЛА ШКОЛУ ВЗРОСЛЫХ НА „ОТЛИЧНО“, ГОТОВИТСЯ К ПОСТУПЛЕНИЮ В ТЕХНИКУМ».

Листочки жёлтые, будто переболели тяжело как...

Переворачиваю тихонько. Боюсь не рассыпать бы...

Вот моя статеечка «О картине „Юность Максима“.

Была я вся наружу, писала безо всяких затей, проще простого. Как говорю, так и пишу. Ну, что я написала, то кудато умахнули, а под мою фамилию подвели слова, какие им

надобны. Разве нас спрашивали? Что мы за букашки, чтоб нас спрашивать? Зато я спросила, зачем они так сделали, и мне ответили: „Так надо“. И в бюллетене т а к меня выбелили, т а к выправили слог – без наркоза не станешь читать:

Недавно я посмотрела эту замечательную картину. Который день она у меня не выходит из головы! Вот, товарищи, как завоёвывали старые большевики свободу для нас! Что за картина, как зажгла моё сердце! Нам, товари-щи, так же надо стоять горой за нашу Родину, за нашу завоёванную свободу. Мы живём не так, как жил Максим до революции; мы живём в свободной стране и должны помнить, что за пределами нашей Родины фашистские банды каждый день готовятся напасть на нас, как напали они на республиканскую Испанию.

Мы все должны крепить оборону Отчизны. Я, ученица школы малограмотных, готовлюсь к сдаче норм ГТО и вызываю мужа последовать моему примеру.

Ух и боевая была я молодайка! Куда ж он денется, последовал. Сдавали напару.

Столькое вспоминается...

Никакоечкой заметки я и не гадала писать. Силодёром принудили. Дело до мелкой даже войнишки доскреблось.

Говорят:

– Не хочешь писать, значит, ты несознательная. А какому передовику-стахановцу нужна несознательная жена? Ни-ка-кому! Не напишешь, лишим мужа почётного звания стахановца.

Докладаю Мише эту бредовину.

Не дослухал – пихает почётное то званье в карман и по начальству. Шлёп той бумаженцией по столу:

– Забирайте своё почётное. Я свою „несознательную“ жону не сменяю на вашу распочётную да рассознательную бумажку. Ухожу от вас. Через дорогу возьмут в работу.

А его тут же взяли в работу. От стола не успел отойти. То-олько цо-оп за шиворот:

– И ты несознательный? Наш стахановец несознательный? Звание стахановца тебе пустой звук? В ударном темпе станешь у нас сознательный! Ахнуть не успеешь... Через минуту у нас дозреешь! И лично тоже напишешь статью про весёлую свою счастливую советскую жизнь!

– Тольке осталось разбежаться!

– Так вот и разбегайся. Не то как слепых котят выкинем обоих из вечерней школы. Тебе такую статью в трудовую врисуем, что тебя не только через дорогу – в золотари нигде не возьмут. Или штрафом раздавим. За год не отработаешь!

– А жить на что? А детишков на что питать?

– И мы про то же. – И пододвигают пустой грязно-серый листок. – И чем быстрей начнёшь царапать, тем лучше. Время работает пока на тебя. Минута на отходе...

Так мы с Мишей сходили в „писательки“...

...Множенькое вспоминается...

Через две странички карточка Миши моего, статеечка „Безрадостное детство“.

Это мне он Миша. А в журнальчике напечатано всё так строго:

„М. Блинов, штукатур-стахановец 3-го строй-участка“.

И та самая статеечка: