Орфей. Часть 1 (СИ)

- Что-о? Станем разыгрывать последнюю сцену "Евгения Онегина", где он умоляет её, а она гонит его? Хочет покуражиться надо мной, отомстить? Что ж, мсти, издевайся. Я виноват перед тобой. Но я вынужден был тогда так поступить. Жизнь была жестокая. Она не оставила мне выбора. И при всём при этом я всегда продолжал любить тебя.

"Врёшь, как всегда", - думала Ева, но продолжала молчать. Не хотелось ей говорить вслух, она ужасно устала. Усталость была не физическая, а моральная. "Врёшь, - думала она со спокойной ясностью. - Когда я была старой и никому не нужной, то только Иван любил меня. Тебя и близко не было."

- Ева! Вспомни бессмертного Пушкина: ведь Татьяна всё равно любит Онегина, даже, прогоняя его, любит. Она сама об этом говорит. И ты любишь меня. Никогда и никто меня в этом не разубедит. Прислушайся же к самой себе! Ты - моя!

Он сделал новую попытку схватить её в объятья, но она выскользнула и отшвырнула его одними лишь глазами, ненавистью взгляда. Отнюдь не сильно, так, легонько толкнула от себя, но он, уставившись на неё совершенно безумно, отлетел к двери.

Ева помнила всё: его прикосновения, его взгляд, этот уверенный мужской взгляд, в котором она читала превосходство, его руки, что сжимали её, запах его волос, его шёпот, тёплое прикосновение бритой щеки к её виску... Она помнила всё это чувственной памятью. Только теперь это воспоминание заставляло её лишь страдать. "Скорей бы он ушёл! Я никогда не смогу простить. Слишком хорошо помню, как он обошёлся со мной. Как делала аборт тайком (на следующий день нужно было выходить на сцену). Как лежала, истекая кровью. Боль в низу живота, аж тошнота подкатывает. Санитарочка приносит новые и новые пелёнки, кладёт меж ног, а кровь всё льёт, даже пузырь со льдом не помогает. И думаю в этот момент: "Что мне от него в жизни осталось? Одна рана, кровоточащая, в теле, другая, такая же, - в душе. Вот и всё. И права была мама, когда говорила: "Предательств - не прощай. Кто предал тебя один раз, сделает это и второй..."

- Ева, - снова заговорил Генрих. - Я вижу, ты пока не можешь решиться, ты не готова. Я не буду настаивать. Хорошо. Я буду ждать, сколько нужно.

- Не нужно!

- И всё-таки. Я буду ждать тебя. Буду унижаться перед тобой, но добьюсь прощения. Мы будем вместе. Иначе быть не может.

Она мотнула головой, не в силах уже больше говорить с ним.

- Ева! Я ухожу. Но - ещё только одно. Я привёз тебе подарок. Возьми его. Это та машина, которая стоит на площадке. Пойдём, посмотришь. Я так хотел, чтобы она тебе понравилась! Идём!

- Нет. Ничего не приму. Ты не понял? За это время я успела полюбить другого. Вот такая вот ирония судьбы, что это оказался твой сын. Теперь ничего уже не изменить. Я умирать буду с его именем на устах. Пойми это и смирись.

- Хорошо, Ева. Пусть так. Но я всё же буду верить и надеяться, что ты одумаешься, что всё изменится. А пока - умоляю тебя, на коленях молю - возьми мой подарок, не отвергай. Я купил его для тебя, оформил все документы. Идём, посмотришь.

И Ева вышла с ним. Пошли рядом, меж сосен по заросшему парку в сторону посадочной площадки. Сосновый участок начал незаметно переходить в лес, появились деревца и целые заросли кустарников. Так, пробираясь по тропинке в чепурыжнике, двое приближались к просвету меж деревьев, где была площадка, и в вечерней сгущающейся мгле всё же отсвечивал корпус машины, отливал блеском налепленных щедро, как на ёлку, кристаллов Сваровски, что придавало ей какой-то карнавальный вид.

Вдруг Еве показалось, что за деревцами прошмыгнули две тени, затаились, наблюдают. Повеяло чем-то недобрым. Отголоском того самого предательства, которое навсегда слилось для неё с именем Генриха. Невольно включилось, заработало в полную силу новое защитное свойство Евы, тот дар сверхчеловека, ещё не осознанный ею. О нём сегодня утром она стремилась рассказать Ивану. В первую очередь хотела поведать не о том, что может передвигать взглядом предметы, нет, о более важном - о возникшем в ней животном чутье. Она чувствовала, "раскусывала" теперь людей, которые подходили к ней, их "нутро": что ими руководит, что они скрывают, нет ли ножа за пазухой. Она вдруг остро ощутила, хоть и с запозданием, что уже совершила непоправимую ошибку: Генриху доверяться было нельзя. Осознала вдруг и всю ситуацию целиком. За стволами притаились два "дармоеда" (как их называл Генрих) - два его охранника. До сих пор парни просто "протирали штаны" при нём да получали зарплату. Наконец-то им представилась возможность делом доказать свою преданность шефу, и они, смеясь, "пошли на дело". Да и всего-то надо было (Господи! Вот уж ответственное задание! И чего "старый хрыч" так долго их инструктировал и взволнованно запугивал?), всего-то и делов: схватить какую-то хрупенькую девчушку (вот она, идёт с ним рядом), нежно усыпить её платочком с хлороформом (со времён "Операции Ы" ничего лучше не придумали) и аккуратненько положить на заднем сидении машины. Всё! И за это будет хороший бонус в размере зарплаты.