«Орловщина» — восстание в Белом Крыму, 1920

Обстановка была неподходящая для серьезного разговора. Я все-таки успел ему высказать недоумение по поводу его решимости произвести переворот в момент, когда большевики стояли у Перекопа и каждое замешательство в белых войсках грозило неминуемой гибелью фронта. Он ответил, что не намерен идти против Слащова, но восстал для того, чтобы поставить ему целый ряд ультиматумов, которые тот вынужден будет принять. В результате произойдет не крушение фронта, а его укрепление. Далее он сообщил, что герцог Лейхтенбергский уже выехал для переговоров в Джанкой, где помещался штаб Слащова. Все это было маловразумительно. Я так и не понял смысла и целей орловского восстания. На вечер было созвано экстренное заседание городской думы. Перед тем, как отправиться туда, я зашел к губернатору, сидевшему под домашним арестом. Застал его и всю его семью в полном недоумении от совершившегося. Меня расспрашивали, что я обо всем этом думаю, но я должен был сознаться, что сам ничего не понимаю. При мне к губернатору пришел офицер, близкий приятель герцога Лейхтенбергского, и принес только что выпущенную Орловым прокламацию. — Ничего не понимаю, — говорил он, — я все время считал, что организация, во главе которой стоял Лейхтенбергский, монархическая. И вдруг черт знает что из этого вышло. Какая-то большевистская провокация. И он показал нам воззвание, подписанное Орловым. Воззвание, действительно, было составлено в самых демагогических тонах, и его содержание, которого теперь уже не помню, ничем не отличалось от стереотипных большевистских прокламаций. Для меня стало ясно, что вокруг Орлова одновременно плелись монархические и большевистские сети, но первые плелись по— детски, а вторые — планомерно и последовательно. Взяв прокламацию, я отправился с ней к Орлову и с недоумением показал ее ему. Орлов стал уверять меня, что это подложный провокационный документ, напечатанный в какой-нибудь тайной большевистской типографии, о чем он уже оповестил население Симферополя в особом объявлении, расклеивающемся сейчас по улицам. По сконфуженному его лицу я, однако, сейчас же догадался, что он врет. В действительности, как мне передавали офицеры его штаба, Орлов подмахнул подсунутую ему прокламацию, не прочтя ее, и спохватился лишь тогда, когда она получила уже широкое распространение в городе. Отсюда нетрудно было сделать вывод, что в штабе Орлова большевики уже свили себе прочное гнездо. Вечером собралась городская дума, взволнованная происшедшими событиями. Городской голова обратился к Орлову по телефону с просьбой прибыть на заседание и объяснить думе свои планы и намерения. Орлов отказался прийти за недосугом и прислал вместо себя какого— то юного офицерика, который сконфуженно лепетал что-то весьма путанное и несвязное. Дума, ничего не уяснив себе из ответов офицерика на целый ряд поставленных ему вопросов, поняла все-таки, что необходимо употребить все меры к мирному разрешению этого нелепого инцидента, который при неблагоприятных условиях может вызвать пагубную междоусобную войну, и на всякий случай избрала делегацию, поручив принять участие в посредничестве между Слащовым и Орловым. Ночью, после заседания, делегация отправилась в штаб Орлова. Застали его в большом возбуждении: Слащов предложил ему немедленно сдаться, грозя в противном случае применением силы. Орлов храбрился, говорил, что не сдастся ни под каким видом, и если Слащов применит силу, то он сам силой заставит Слащова принять его условия… Однако все— таки согласился на наше посредничество и утром обещал дать нам вагон для поездки в ставку генерала Слащова. Однако Слащов действовал скорее и решительнее, чем предполагал Орлов. Оказалось, что, когда мы вели переговоры с Орловым, он уже приказал генералу Май-Маевскому, жившему в это время на покое в Севастополе, двинуться во главе небольшого эшелона войск на Симферополь, а сам с другим эшелоном стал грузиться в Джанкое.