Ороро

Колдуя, маг вкладывает свою магию в магическую формулу, которую уже придумали для него и обозначили все места, где нужно сделать какие-либо акценты. Но маг подстраивает ее под себя – если приглядеться к магическим формулам магов, то можно увидеть, что у каждого она своя. Общие обязательные символы на месте, но у каждого мага есть своя подпись в магии – обычно это легкий наклон в ту или иную сторону, особливо крупные или мелкие символы, какой-то штрих, присущий только ему… Оттого и невозможно пустым творить магические формулы – ибо не чувствуют они магии в магическом потоке, не могут осознать, как в него подстроить, скажем, магический накопитель, а у магов это выходит словно само собой.

Однако же мне это удается – мои магические формулы, в основания которых вложить кристалл-накопитель, срабатывают. Создавая артефакты, маги-Создатели пользуются подобными кристаллами, чтобы не перетруждаться, поддерживая постоянно магическую формулу (за неимением кристаллов часто используют других магов – помощников, подмастерий…). Сами артефакты по сути представляют собой предметы, заточенные под определенную магическую формулу, умеющие творить лишь одно конкретное волшебство. Некоторые артефакты выполнены в виде колец – зачарованный кристалл накопитель прикрепляют к металлическому кольцу и готово. Бывают артефакты, сделанные из уже начиненных магией предметов – костей и зубов волшебных тварей, из ветки волшебного дерева… Подобные предметы нуждаются в обработке и шлифовке, но с ними возни куда меньше.

В тот судьбоносный день внимательно расспрашивая меня, господин тэйвер предложил продемонстрировать мои слова на деле, одолжив кристаллы-накопители. Что я и сделал. Я просто знал, что это сработает, ведь это было так очевидно – у каждого кристалла-накопителя свой характер, и я отчетливо видел, что для расколотого посередине нужно нарисовать круг-основание поменьше, да потолще, а для желтоватого, старого – чуть приплюснутый сверху.

Меня считают удивительным и очень наблюдательным (что особенно странно для такого рассеянного человека, как я). Не спорю, скорее, удивляюсь, почему другие не видят того, что вижу я. Здесь, в Длинном Поле, я чувствую, как вокруг меня с первого же дня возвращения возводится невидимая стена. Меня боятся. И это меня печалит.

глава 7

Жизнь с человеком если поначалу и казалась нелепой шуткой, то сейчас Ороро к ней немного привык.

Он встрепенулся крылышками, так и эдак подставляясь под ласковые лучи солнца, пытаясь впитать как можно больше тепла. Настроение запрыгало, заскакало, как сверкающие на солнце капли воды, когда он, напевая детские стишки, которым его обучила Анн, вприпрыжку поливал посаженные вместе с Ингрэмом небольшие деревца и кустики. Становилось так смешно и весело, что хотелось запрыгать, замахать крыльями, разорвать что-нибудь руками со всех сил. Например, эту дурную козу, будь она неладна.

Испуганно вереща, эта беглянка носилась по всему двору и огороду. За ней было трудно угнаться, проще было бы на крыльях, но Ороро уже проделал такое однажды и повторять не хотел – коза с перепугу перемахнула через забор и умчалась в лес. Ух, и натерпелся же он страху! Представил, что, если козу не догонит, потеряет, Ингрэм начнет ругаться. Или того хуже – разочаруется и промолчит. Когда Ингрэм так вздыхал и молчал, Ороро чувствовал себя ужасно виноватым.

Ингрэм не сердился на него по пустякам. Если Ингрэм сердился, значит, он сделал что-то плохое и должен понять, что и как это исправить. Объяснения Ингрэма доходили до него с трудом – все еще было непривычно примерять на себя людские правила и устои, но, поразмыслив над ними, Ороро приходил к выводу, что они не лишены обоснования, и все чаще мрачнел, вспоминая свою прежнюю тэйверскую жизнь.

Вскоре коза вернулась в загон сама и позволила себя подоить. Мурлыкая песенку, Ороро торжественно внес домой крынку молока. Он неимоверно гордился своими умениями. Хмыкнул, вспомнив, как Ингрэм учил его доить козу. Тогда казалось, что он ни за что и никогда этого не сделает, теперь же лишь удивлялся, как мог бояться и не уметь такой простой вещи.