Осень ацтека

Нецтлин привёл меня в баррио Сан-Пабло Цокуипан, находившийся отнюдь не на самой убогой и запущенной городской окраине. Там мой земляк не без гордости сообщил, что они с Ситлали, как и большинство их соседей, своими руками построили собственный дом из высушенных на солнце глинобитных брикетов, которые испанцы называют сырцом. С не меньшей гордостью Нецтлин показал находившуюся в конце улицы глинобитную парилку, возведённую общими усилиями соседской общины. Через прикрывавшую вход занавеску мы вошли в его маленький, всего из двух комнат, домишко, и Нецтлин представил меня своей жене. Ситлали была примерно его ровесницей, — я прикинул, что обоим примерно лет по тридцать, — женщиной приятной наружности и весёлого нрава. К тому же я скоро понял, что жена умна в той же степени, в какой муж туповат. Когда мы вошли, Ситлали деловито работала над только что начатой корзиной, хотя находилась на такой стадии беременности, что ей во время работы приходилось сидеть на корточках, раздвинув ноги вокруг живота.

Когда я, как мне кажется, достаточно тактично, поинтересовался, можно ли в её деликатном положении заниматься физическим трудом, хозяйка рассмеялась и без тени смущения ответила:

— Вообще-то мой живот скорее помощь, чем помеха. Я могу использовать его как форму — шаблон — для корзины любого размера — от маленькой и мелкой до объёмной и вместительной.

— Как у тебя с жильём, Тенамакстли? — поинтересовался Нецтлин. — Где ты остановился?

— Я живу в христианском благотворительном приюте Сан-Хосе. Может быть, вы о нём слышали?

— Не только слышали, — ответил он, — но и сами, по прибытии сюда, провели несколько ночей под его кровом. Но для нас с Ситлали оказалось невыносимым разлучаться на каждую ночь.

«Может быть, воин Нецтлин и никудышный, — подумалось мне, — но муж, очевидно, преданный».

— Куатль Тенамакстли, — обратилась к мне Ситлали, — почему бы тебе не пожить здесь у нас, пока ты не сможешь позволить себе обзавестись собственным жилищем?

— Это удивительно любезное и великодушное предложение. Но если для вас было столь тягостно разлучаться на ночь в приюте, не будет ли присутствие постороннего тяготить вас ещё больше? Тем паче что у вас очень скоро появится ещё один маленький жилец.

Она тепло улыбнулась:

— Мы все чужие в этом городе, и ты окажешься в нашем доме чужаком не в большей степени, чем этот малыш, которого мы ждём.

— Ты очень любезна, Ситлали, — повторил я. — Но я не уверен, что мне сейчас стоит перебираться в другое место. У меня есть работа, которая оплачивается, по крайней мере, лучше, чем труд подёнщика. Но, главное, я изучаю испанский язык в коллегиуме, который находится совсем рядом с приютом. Так что мне удобнее всего жить там.

— Изучаешь язык белых людей? — переспросил Нецтлин. — Так ты явился в этот город для этого?

— Отчасти. Я хочу узнать их язык, обычаи, выведать об испанцах всё, что только возможно. Это нужно мне для того, чтобы поднять восстание и изгнать их из всех земель Сего Мира.

— Аййо... — тихонько выдохнула Ситлали, глядя на меня то ли с благоговейным страхом, то ли с восхищением. Хотя не исключено, что и с подозрением, что они с мужем привечают безумца.

— По дороге ты спрашивал меня насчёт войны и славы, — промолвил Нецтлин. — Надеюсь теперь, — он указал на чрево жены, — ты видишь, почему я не рвусь ни к тому ни к другому? Куда я отправлюсь, когда у меня вот-вот появится первенец?

— Первенец, — рассмеялась Ситлали. — Он мечтает о сыне. А мне всё равно — сын это или дочь, главное, чтобы дитя было крепким и здоровым.

— У нас родится мальчик, — заявил Нецтлин. — Я настаиваю на этом.

— И, уж конечно, ты прав, — сказал я, — в такую пору тебе не до приключений. Правда, мне хотелось бы попросить тебя о другом одолжении, вполне мирном. Если твои соседи не станут возражать, можно мне будет иногда пользоваться местной парной?

— Ну конечно. Я знаю, что в странноприимном доме нет даже умывальни. Как ты вообще ухитряешься поддерживать сносную чистоту?

— Я обливаюсь из ведра. А потом стираю в нём свою одежду. Братья не возражают против того, что я грею воду над их огнём. Но с тех пор, как я покинул Ацтлан, по-настоящему попариться мне не удалось ни разу. Боюсь, что от меня воняет, как от белого человека.

— Нет-нет, — заверили они меня оба, а Нецтлин сказал: — Даже дикий цакачичимек, только что явившийся из пустыни, пахнет не так гадко, как белый человек. Вот что, Тенамакстли, пойдём прямо сейчас в парилку. А после мытья выпьем октли и выкурим парочку покуитль.

— А когда придёшь в следующий раз, — добавила Ситлали, — приноси всю свою сменную одежду. Я тебе постираю.