Осень ацтека

— Верно, — подхватил другой, в столь же богатом наряде. — Сан епископа не мешает ему быть столь же коварным, изворотливым и лицемерным, как и вся поповская свора. Он вроде бы соглашается с тем, что коль скоро мы принесли в эти земли бесценный дар Слова Господня и благодаря нам прозябавшие в язычестве дикари обрели возможность спасти свои доселе обречённые на погибель душонки, то, стало быть, индейцы обязаны испанцам послушанием и усердием. На деле же призывает нас к тому, чтобы мы не принуждали индейцев к тяжёлой работе, меньше их били и лучше кормили.

— Оно конечно, — вздохнул его собеседник, — если обращаться с ними слишком сурово, эти проклятые туземцы передохнут, как умерли многие во время Конкисты и последовавшей за ней чумы, ещё до того, как мы обратили их в Святую Христову Веру. Но тогда нечего уверять, будто он заботится не об их бренных жизнях, а о спасении их душ.

— Точно, — согласился первый испанец. — Представь себе, что мы разбалуем этих скотов, откормим их, дадим им разлениться, особо не утруждая работой, а потом он возьмёт, да и заберёт их себе, чтобы они строили по всей этой проклятой стране церкви, монастыри и часовни. И поставит всё это себе в заслугу. При этом сам Сурриаго не колеблясь сожжёт любого индейца, который не угодит лично ему.

Некоторое время парочка продолжала беседовать в том же духе, и должен сказать, что я выслушал разговор не без удовольствия. Именно епископ Сумаррага приговорил моего отца к ужасной смерти. Правда, они выговаривали имя епископа как «Сурриаго», но моих познаний в испанском хватило, чтобы понять: это была не ошибка в произношении, а насмешка. Ведь слово «сурриаго» обозначало не что иное, как «плеть» или «кнут». Почотль рассказал мне о том, как маркиз Кортес был предан собственными командирами. Теперь же мне довелось услышать, как христиане злословят по адресу высшего из своих священников. Но, если и солдаты, и сановники позволяют себе поносить вышестоящих, стало быть, испанцы вовсе не так уж едины, а их сплочённость и готовность дать отпор любому посягательству на власть конкистадоров может дать трещину. Тот открывший мне глаза случай я счёл весьма показательным, полезным и заслуживающим того, чтобы запомнить всё услышанное.

В тот же самый день, на том же самом рынке я наконец нашёл тех самых разведчиков из Тепица, которых так долго искал. Возле киоска, увешанного плетёными тростниковыми корзинами, я уже невесть в который раз поинтересовался у продавца, не знает ли он что-нибудь об уроженце Тепица по имени Нецтлин или его жене по имени...

— Ну я Нецтлин, — отозвался тот, глядя на меня с некоторым удивлением и не без опаски. — Мою жену зовут Ситлали.

— Аййо, наконец-то! — воскликнула. — Какое удовольствие снова услышать старый добрый говор ацтеков! Меня зовут Тенамакстли, и я родом из Ацтлана.

— Тогда добро пожаловать, бывший сосед! — с воодушевлением отозвался продавец. — И впрямь приятно услышать науатль, слова в котором произносятся на старый лад, а не здешним, городским манером. Мы с Ситлали живём тут уже почти два года, и ты первый, чей голос напомнил мне о далёкой родине.

— И весьма возможно, что другого вы не услышите ещё очень долго. Мой дядя запретил жителям Ацтлана и соседних поселений знаться с испанцами.

— Твой дядя? Запретил? — с недоумением переспросил Нецтлин.

— Мой дядя Миксцин, юй-текутли Ацтлана.

— Аййо, сам юй-текутли. Я знал, что у него есть дети, но, прошу прощения, понятия не имел о том, что ты его племянник. Но если сам Миксцин запрещает водиться с испанцами, то что же тогда тут делаешь ты?

— Было бы предпочтительнее поговорить об этом с глазу на глаз, куатль Нецтлин, — ответил я, оглядевшись по сторонам.

— Ага, — сказал он и моргнул. — Ещё один тайный лазутчик, а? Что ж, куатль Тенамакстли, тогда позволь мне пригласить тебя в наше скромное жилище. Ты только подожди, пока я соберу свой товар. День заканчивается, так что вряд ли я потеряю многих покупателей.

Я помог Нецтлину сложить корзинки одна в другую, а затем и отнести домой, отметив, что, сложенные вместе, они, пожалуй, слишком тяжелы, чтобы таскать их на рынок в одиночку. Он повёл меня боковыми улочками из Траза, квартала белых людей, на юго-восток, к скопищу туземных жилищ, именовавшемуся Сан-Пабло Цокуипан. По дороге Нецтлин рассказывал мне, что, после того как они с женой решили поселиться в городе Мехико, он тут же нанялся на работу по починке акведуков, по которым в город поступает свежая пресная вода. Работа была тяжёлой, а платили за неё так мало, что хватало лишь на покупку маиса. Некоторое время они жили на одной только жиденькой каше атоли, которую готовила из этого зерна Ситлали. Но потом, когда Нецтлину удалось показать тепицкуи своего баррио, что они с женой владеют полезным ремеслом, позволяющим лучше зарабатывать на жизнь, им было позволено завести свою торговлю.

— Тепицкуи, — повторил я. — Слово вроде бы наше, а не испанское, но никогда раньше мне его слышать не доводилось. А баррио, если я правильно понимаю, это часть общины, группа людей, живущих по соседству. Я прав?