Осень ацтека

Про себя я отметил, что благотворительность порой предстаёт в весьма странных обличьях, и невольно задумался о том, испытывают ли и сёстры обители Святой Бригитты подобное презрение к своим подопечным сиротам разных цветов кожи? Возможно, вся их показная забота объясняется всего лишь желанием обрести награду на Небесах? Не миновали мои мысли и Алонсо де Молину: может, он был добр ко мне и помогал, руководствуясь теми же самыми соображениями? Все эти размышления, естественно, укрепили во мне неприятие столь лицемерной религии. Хватит с меня и того, что мой тонали предписал мне родиться в Сём Мире именно тогда, когда его наводнили христиане. Безусловно, у меня не было ни малейшего желания ещё и оказаться с ними навеки в одном и том же загробном мире.

Ощущая уже не вину, а стыд из-за того, что позволил себе пользоваться лицемерным милосердием монахов, я решил переселиться из приюта куда-нибудь в другое место. Капитул собора платил за мою работу с Алонсо лишь жалкие крохи (правда, на приобретение испанской рубахи, штанов и сапог было выдано отдельное пособие), однако и траты мои были невелики. Я лишь изредка позволял себе разнообразить чем-нибудь приютский стол, и на мои накопления вполне можно было снять каморку в одном из дешёвых постоялых дворов где-нибудь на бедной окраине. Так что к циновке своей я подошёл в тот вечер с твёрдым намерением провести здесь последнюю ночь, а поутру, собрав скудные пожитки, включавшие и аксиккалтин Ситлали, уйти прочь. Однако едва я успел принять это решение, как оказалось, что оно уже было принято за меня, несомненно, теми же самыми злорадными богами, которые долгое время вмешивались в мою жизнь, не желая оставить меня в покое.

Посреди ночи меня, как, впрочем, и всех остальных в спальне, разбудили сердитые крики престарелого привратника, которого братья оставили сторожить приют после своего ухода.

— ¡Senor Tennamotch! ¿Нау aqui un senor bajo el nombre de Tennamotch?

Я понял, что он имеет в виду меня. Моё имя, как и многие другие слова языка науатль, было для испанцев почти непроизносимо, ибо некоторых наших звуков в испанском языке не существует.

Так или иначе, я поднялся с циновки, набросил накидку и спустился по лестнице туда, где стоял старик.

— ¿Senor Tennamotch? — рявкнул он, сердитый из-за того, что его самого потревожили. — Hay aqux una mujer unsistente e importuna. La vejezuela demanda a hablar contigo.

Женщина? Настойчиво требует поговорить со мной? Единственная женщина, которая по каким-то соображениям могла бы прийти сюда разыскивать меня в полночь, была та девочка-мулатка по имени Ребекка, но это представлялось маловероятным. Тем паче что сторож назвал её «старой каргой».

Заинтригованный, я последовал за ним к выходу и за порогом действительно увидел женщину. Старую и совершенно мне не знакомую. Она заговорила на науатль, глотая струившиеся по морщинистому лицу слёзы.

— Я повивальная бабка, принимавшая роды у молодой женщины, твоей знакомой, Ситлали. Ребёнок родился, но отец умер.

Я был потрясён, но не настолько, чтобы не поправить её:

— Ты, конечно, имеешь в виду мать?

Мне было известно, что при родах порой умирают даже крепкие и здоровые женщины. И я очень жалел несчастную Ситлали.

— Нет, нет! Мать жива. Умер отец. Нецтлин.

— Что? Как это возможно?

Потом я вспомнил, как горячо бедняга мечтал о сыне.

— Он не перенёс радостного волнения? Или получил удар от рук бога?

— Нет, нет. Он ждал в передней комнате, метался из угла в угол. Едва из другой комнаты раздался крик младенца, как Нецтлин вылетел за порог и помчался по улице с торжествующим криком: «У меня сын!» Хотя он ещё не видел ребёнка.

— Ну и? Он вернулся и увидел, что родилась дочь? И это убило его? Так?

— Да нет же. Нецтлин собрал всех мужчин своего баррио, накупил море октли, и они все напились. Причём сам он напился куда сильнее других.

— И это убило его? — в раздражении воскликнул я. — Не обессудь, старая мать, но сказительница из тебя никудышная. Можешь ты изложить суть дела?

— Ну... да. Хотя после сегодняшней ночи, может быть, даже брошу свою скромную профессию и...

— Ты о деле будешь говорить? — крикнул я, чуть ли не пританцовывая от нетерпения.

— Да, да. Пожалуй, можно сказать, что беднягу Нецтлина погубило пьянство. Напившись, он нарвался на солдат из ночного патруля, и они забили его до смерти.

Я был настолько ошеломлён, что не мог вымолвить ни слова. Повивальная бабка между тем продолжила:

— Соседи сообщили мне, что Ситлали и так была вне себя, а когда ко всему прочему ещё и добавилось известие о смерти Нецтлина, едва не впала в безумие. Правда, она смогла сказать мне, где искать тебя, и...

— Что ты имеешь в виду, говоря «ко всему прочему» ? Ситлали больна? Ей угрожает опасность?

— Пойдём, Тенамакстли. Её нужно утешить. Она нуждается в тебе.

Я решил, что задавать и дальше сумбурные вопросы и получать бестолковые, неизменно вызывающие раздражение ответы не имеет смысла, а потому сказал:

— Хорошо, старая мать. Давай поспешим.