Осип Мандельштам. Фрагменты литературной биографии (1920–1930-е годы)

Несмотря на внешне благополучную советскую карьеру, Авербах (в начале 1920-х годов связанный с Троцким)[217] был, как отмечено выше, уже в конце 1929 года подвергнут инициированным лично Сталиным санкциям за принадлежность к партийной группе Шацкина – Ломинадзе, требовавшей, по словам Сталина, «свободы пересмотра генеральной линии партии, свободы ослабления партдисциплины, свободы превращения партии в дискуссионный клуб»

[218]. Осенью 1930 года Авербах давал объяснения в связи с «делом Сырцова – Ломинадзе»[219]. Несмотря на своевременное признание ошибок, принадлежность Авербаха к внутрипартийной оппозиции никогда не была забыта Сталиным, с недоверием относившимся к Авербаху и его соратникам по РАППу: «Прячутся, острые ребята. Лица не показывают. Не показывают, чего хотят и к чему стремятся»[220]. Осень 1931 года, когда было написано письмо Авербаха о предоставлении жилья Мандельштаму, отмечена началом партийного наступления на возглавлявшийся Авербахом РАПП[221]. Это наступление закончилось не только роспуском РАППа в апреле 1932 года, но фактически тем, что в начале 1934 года, по выражению П.Ф. Юдина, «ЦК прогнало его [Авербаха] из литературы»[222]

.

Воспоминания К.Л. Зелинского, относящиеся к 1932 году[223], выразительно передают личную неприязнь, которую испытывал Сталин к Авербаху. Свидетельства об отношении Авербаха к Сталину имеются в собранных НКВД после его ареста в 1937 году материалах. Это, в частности, показания В.П. Ставского и сексота «Алтайского». Ставский вспоминал, что «Авербах [на рубеже 1930-х] рассказывал, что часто встречается с товарищем Сталиным, рассказывал с таинственным видом и кавказским акцентом <…> Все это производило впечатление правдоподобия на многих, в том числе и на меня». «Алтайский» доносил: «О Молотове, Кагановиче Авербах говорил пренебрежительно, как об ограниченных людях[224]. Как-то раз году в 1929-30 Авербах говорил об „азиатских методах И.В. Сталина” (в смысле жестокости, хитрости)»[225].

Нетрудно заметить, что приведенные суждения Авербаха воспроизводят весь комплекс мотивов, питающий метафорику антисталинских стихов Мандельштама: акцент на кавказском происхождении Сталина, его (национально окрашенной) жестокости и контрастирующем с ее масштабом ничтожестве окружающих его соратников.

То, что такого рода суждения вполне могли высказываться не слишком осторожным и склонным к «пустому острословию»[226]Авербахом в литературных разговорах (в том числе с Мандельштамом), подтверждают слова самого Авербаха в обращении к Н.И. Ежову 17 мая 1937 года. Говоря о своих контактах, в том числе начала 1930-х, он писал: «Я считал, что достаточно моего доверия к человеку, чтобы разговаривать с ним о том, о чем я сочту нужным, иногда явно не проводя грани между дозволенным и недозволенным, между общеизвестными фактами и секретными»[227].

Разумеется, не один Авербах мог транслировать Мандельштаму в начале 1930-х годов антисталинские настроения. Окончательное утверждение в конце 1930 года фактически единоличной власти Сталина в советской партийно-государственной верхушке («завершение сталинизации Политбюро»[228]) сопровождается усилением репрессивности во внутренней политике, вызванным, в частности, глубоким социально-экономическим кризисом вследствие провала первой пятилетки. Фактический переход к террору, прежде всего против крестьянства, происходит на фоне спровоцированного коллективизацией массового голода и социальной нестабильности. Разрушительная радикальность сталинской политики встречает сопротивление у части партии. «Критические настроения все шире распространялись в среде столичной „партийной общественности”, в некоторой степени активизировались члены бывших оппозиций. Среди коммунистов распространялось мнение о порочности политики Сталина, о разжигании неоправданной конфронтации с крестьянством»[229]. Как мы указывали выше, именно с этой частью партийцев оказывается биографически связан Мандельштам.

12

Папа стоял посреди комнаты и с высоты своего роста с некоторым недоумением слушал Мандельштама. А он, остановившись на ходу и жестикулируя так, как будто он подымал обеими руками тяжесть с пола, горячо убеждал в чем-то отца:

– …он не способен сам ничего придумать…

– …воплощение нетворческого начала…

– …тип паразита…

– …десятник, который заставлял в Египте работать евреев…

Надо ли объяснять, что Мандельштам говорил о Сталине?[230]