ОСКОЛ. Особая Комендатура Ленинграда

— Чего?

— Ведьмы, — тоскливо проговорил я, пряча глаза.

— Н-да, — буркнул Зеленый. — Чего ж ты напился-то так?

— Друг приезжал, из Ленинграда.

— Тоже студент?

— Не, Валька танкист. Он в городе на бронекурсах усовершенствования комсостава был.

— Это он из Питера сюда ехал, чтоб нажраться?

— Уезжал он, Федор Иваныч. Назначение получил и уехал.

Оружейник, сопя, вытащил бутыль и разлил еще по «стаканычу».

— Ладно, Андрюха, давай за него. Армейские в случае чего первые полягут. И еще, чтоб никогда вся эта мудрость стрелковая не пригодилась.

— Да ладно, че там, — я одним махом опрокинул стопарь и затянул: — «На отлично мы умеем бить гранатою врага».

— Хватит визжать, — от моего пения Федя стал каким-то уксусным. — Лемешев выискался. Ты объясни лучше, чего вас на эту войну так распирает. Я понимаю, Валька твой, это его хлеб.

— Валька лопух, — я приставил к ушам ладони и показал, какой лопух Валька. — У него финны танк сперли.

— Как сперли?!

— Да так! Днем подбили, а ночью утащили к себе. Лапоть он, а не бронетанковый командир.

— Сам ты лапоть! — оружейник почему-то обиделся. — Человек голову под топор подставляет, а ты разве что таракана шлепанцем прибить готов. Как пули над ухом свистят, забыл уже?

— Можно подумать, что ты их кучами из угла выметаешь.

Федя, правда, один срок пилил сосны за вооруженный налет на склад Ленинградско-Рижского депо. И мутнели слухи, что «овоэнкапээсовская стража»[16] сама не справилась, так что пришлось подкреплять защитников депо отрядом конной милиции.

Ну и черт с ним. Тоже мне — Герой Гражданской.

Зеленого мои сомнения больше не томили. Он, оказывается, уснул, подлец. Откинулся к несгораемому шкафу и сопит в ноздрю. Я потихоньку стал выбираться на воздух, но дядя Федя задержал этот порыв:

— Так ты осторожней с девушкой, на нее Ероха западает. Шпана отпетая.

Федя опять закрыл глаза и погрузился в сон окончательно, став похожим на большой черный мешок возле сейфа.

Вскоре девочка с серо-ледяными глазами стала еще более незнакомой и далекой. Уже нельзя было вот так запросто подойти и заговорить с ней. А те эпизоды, где я (когда-то!)гонял ее за мишенями, обзывал Розой-Мимозой или мог вообще заставить по десяти раз повторять упражнение на стрелковом тренажере «Альмина», вызывали удивление и досаду (сейчас бы так!). Но теперь даже мимолетная ее улыбка причиняла такую радость, после которой надо было еще долго приходить в себя.

Подойти бы налегке и, заведя непринужденный разговор, погулять вдоль поросшего ивняком берега!

Подошел. Завел. Сбиваясь с голоса, плел какую-то чушь. И ретировался, чувствуя, ухмылки окружающих. Краснея, ушел и бездельничал, пока не был вызван к Еделеву.

Начлагеря, отдуваясь, хлебал сухарный полубутылочный квас прямо из горла.

— Тебе что, Саблин, по шее захотелось?

— Да нет, а в чем дело?

Начлагеря куснул жесткий угол французской булки и, делая навыкат голубые глаза, пообещал:

— Убью паразита, — и без перехода ударил по столу и заорал, смешивая фарфоровый звон падающей утвари с густым бронепоездным басом: — Ты где шляешься?! Два часа ждут! Три занятия пропустил! Твои курсанты ходят толпами по городку и наводят безобразия.

— Товарищ начальник…

— Молчать! — На этот возглас откликнулся только один графинчик, упав на стеклянный бок. — Почему опять напился вчера?

Вчерашний Федин «ударник» давно уже растворился, но кто-то донес. Юрочка, наверное, — комсорг штопаный.

Жуков сидел в углу, составляя отчет, и, вспомнив старую обиду, бросил коротко:

— Гнать его надо.

Я промолчал, а начлагеря, двигая носком сапога упапвшие тарелки и чашки, устало сказал:

— Иди, Саблин, и хорошенько осмысли поведение. И чтоб никаких игрушек с учебным процессом.

Старания не нарушать учебный процесс с моей стороны были честными, только в них сразу появился большой изъян. Ветку Полтавцеву бросили в пионерскую банду «упорядочивать стихию», а занятия в ее группе раскидали на остальных. Так что пятьдесят минут каждого дня Астра сидела за партой около меня, а остальные тысяча триста пятьдесят проходили в ожидании следующего урока.

«Игрушек», согласно приказу, не было, но и самого учебного процесса тоже. На уроках я все больше витал в розовых облаках, думая по капле о пережитом. Ловил ее взгляд, слушал ее голос, вспоминал походку. Тешил надежду, что произошедшее с нами не случайность, а если все-таки не будет больше тонких рук в моих ладонях — я по-любому счастлив. Тогда принцесса станет мне звездой на далеком горизонте, которую можно видеть и говорить с ней иногда. И того факта, что она есть на свете, хватит для счастья с головой.

Не шибкая сноровка в общении со слабым полом играла особенно злые шутки из-за многочисленности свидетелей. Каждый раз, когда удавалось поговорить с принцессой, на меня будто надевали пальто из детства — короткое, широкое и клетчатое. В нем я чувствовал себя абсолютным кретином. Правда, однажды случилось поговорить почти наедине, не считая двух тупых пионеров, неспособных запустить простейшую радиосхему. Астра остановилась около них и, наклонив голову, спросила:

— Что, батарейка сдохла?