Осколки Нашей Реальности

– Не совсем так. Понимаю, это тебя волнует. Это действительно поражает воображение. Но мое отношение к тебе от этого не изменится. Уверен, все люди, желающие тебе добра, остались бы с тобой и приняли бы наличие этого чипа в тебе как интересный факт. Я хочу сказать, что это не должно поменять отношение к тебе – ни твое, ни чужое, если эти люди тебя по-настоящему ценят. Ал, я полюбил тебя таким, какой ты есть. Как и ты полюбил меня таким, какой я есть.

– Ал? – Александр вскинул брови и чуть разомкнул губы в улыбке.

– Как-то само вышло.

– Нет-нет, мне нравится. И спасибо за поддержку. Твои слова действуют на меня лучше любого лекарства. Думаю, это правда не должно на меня влиять, – глядя вниз, кивнул он, как бы подтверждая свои слова.

– Всегда рад тебе помочь. – Каспар встал, вытащил лазанью из духовки и снял фольгу. Расплавленный пармезан в соусе бешамель с прованскими травами выглядел так аппетитно, что в Каспаре мгновенно пробудился аппетит. Но нужно было дать блюду остыть на деревянной подставке. Он вернулся к столу и закинул в рот мармеладную конфету.

– Я бы тоже был рад тебе помочь, – продолжил разговор Александр. – Нет, я бы, конечно, не хотел, чтобы у тебя появилась необходимость в помощи, просто… Если уже есть что-то, что тебя тревожит, я всегда помогу.

– Спасибо. Ты уже очень помог мне в тот момент, когда появился в моей жизни.

Александр, чуть покраснев, опустил смущенный нежный взгляд.

– Это стоило бы сказать мне.

Ужин прошел в полумраке за просмотром семейного комедийного фильма и поеданием теплой лазаньи, которая стала для Александра вкуснее любых блюд, когда-либо попробованных им. Он смотрел на Каспара и думал: разве может быть на свете что-то дороже этих драгоценных совместных минут? Ни на какие победы в войнах, мощнейшие оружия на Земле, титулы и деньги он бы их не променял. Ни единой секунды. Кажется, правы были классики и романтики, познавшие настоящую силу любви и взявшие на себя право заявить: нет невероятнее, загадочнее и чудотворнее этой силы. Она может быть какой угодно и сделать с человеком что угодно. Для Александра она стала главным источником силы, надежды, настоящим смыслом жизни, и он нарадоваться не мог возможности испытывать ее.

День заканчивался. Александр лег в постель лицом к окну, почти наглухо закрытому шторами. Завтра вновь королевские дела, вникание в войну и исполнение новых приказов. От единой мысли о возвращении во дворец – дом, ставший тюрьмой, – он чувствовал, как покой, словно песок, ускользал от него сквозь пальцы. Каждое возвращение туда после приятных дней с любимым человеком ощущалось как прыжок в ледяную воду. Нужно прыгнуть, померзнуть, а затем выйти и согреться, чтобы потом вновь прыгнуть, выйти и согреться, и так до тех пор, пока тот, кто вынуждал это делать, не скажет «Стоп». Как же ждал Александр этого момента.

В размышлениях он не придал особого значения тому, как в спальне выключился свет и рядом заработал настенный светильник. Он услышал шорох откинутого одеяла, легкий скрип кровати, принявшей Каспара, ощутил на шее горячее до мурашек дыхание, тепло руки, обхватившей его ниже плеча, и не заметил, как отпустил все мысли, что тревожили его.

Как же он любил Каспара. Так сильно, что сам порой признавал, до чего же эта сила абсурдна.

– Спокойной ночи, – услышал он у самого уха.

Александр развернул к нему голову. Каспар знал этот взгляд. Ни от кого, кроме короля, прежде он не замечал на себе такого необыкновенного сочетания нежности, невинности и неодолимого желания. Он не мог этому противиться: чуть приподнялся, упершись локтем в постель, и ласково поцеловал его приоткрытые губы. Александр потянулся к нему, прижался спиной к его груди и в неконтролируемом приливе накатившей страсти, в стремлении прильнуть к нему не заметил, как больно впился пальцами в его бедро. Он распалился слишком быстро и был нетерпеливым. От всепоглощающего желания в жилах вскипела кровь, движения его отличались резкостью и настойчивостью, но Каспар нашел в этом что-то удивительное, непостижимое и милое, словно вновь совершил новое открытие – как в нем, так и в себе. Его поразила мысль о том, насколько уязвимыми они становятся, принимая друг друга.

Только после Александра он познал в полной мере, что не подходил к любви и близко, пока не осознал свои чувства к нему. Все связи до него воспринимались однообразно. Не вызывали ни трепета, ни сладостного томления, и он не понимал, что такого нашли люди в слиянии тел. Теперь он понял. Понял еще в первый раз, но тогда и не подумал разобраться в своих мыслях: только любовь придавала связи разгоряченных тел то упоительное ощущение, сладкое, удивительное единство, которое он ни разу до Александра не испытывал и уже не думал, что испытает. Он словно вновь превратился в робкого юнца, только познавшего чужое тело. Но в этот раз по-настоящему.