Осколки тени и света (СИ)

— А я уже не думаю. — Мелитар устроилась за столом с чашкой и довольным видом. — Раньше думала. Думала, когда уже твой огонь себя покажет.

Я, спохватившись, поспешно сунула тлеющее полотенце в лохань с водой. Воняло жженой тканью и травяным чаем пахло. Кашей, что Ине варил. Вкусно вышло. И лавандой еще. И железом. От моих волос. И вообще, я вся была будто насквозь из его запаха.

— Всего-то стоило сказать “отдай”, — прищурилась ирья, — тут и характер вылез, а то ходила ни то, ни се. Темные всегда темные, даже если света через край. — Отодвинула чашку, посмотрела. — Любую семью выбирай — примут. Кроме моей. Хоть ты и пришлая — не поймут, если родича за себя возьмешь. А на Встречный день на край встанешь, и пусть ловит свое счастье.

Встать на край, как бы странно и страшно это ни звучало для меня, у крылатого народа значило доверится ветру и крыльям того, кого выбрала своей парой. Девушка закрывала глаза и шагала с обрыва, под которым караулил избранник. Такой вот обряд венчания.

— Кайтинн его имя, — заговорила Мелитар совсем другим голосом, и сердце ухнуло вниз, будто я прямо сейчас с обрыва шагнула, а поймать некому. — Должно было быть таким, если б он не родился ногами вперед в день черного солнца. Вечно-не-мертвые призвали Тьму, и в момент, когда Инеко издал свой первый звук, Хранящая была в мире, услышала и вспомнила, что задолжала даэмейн наказание. Но я верю, что все ошибаются, даже предвечные силы. Вас мир друг для дружки лепил. С полувзгляда видно. Жаль, нашлись не сразу. Он обманывался, тебя обманули, но как уж вышло. Пешт по-орочьи — очаг, сердце дома, а Инеко дом нужен как никому, потому что у него дома, настоящего, не было никогда. То, что ему покоя нет вдали от тебя, он уже сам понял, поймет и остальное.

Глава 9

Разговор с Мелитар поумерил радужное сияние у меня перед глазами. Я неторопливо прибралась везде, где мы с Ине оставили свидетельства примирения. После ванной я то и дело принюхивалась к себе, чтобы понять, остался ли на мне запах Ине или это просто лавандовое мыло. Сам источник запаха явился к ночи, взбудораженный, нервный и мрачный. От него тянуло тьмой и влажной снежной сыростью. Весна в этом году торопилась. Днем было солнечно и почти тепло, но к ночи натягивало тумана или снегом сыпало из прячущихся на вершине Форьи туч, утром крыши искрили от инея, тонкий слой наледи на дорожках превращал раннюю прогулку в безобразие.

Побросав верхнюю одежду на пол, Ине сгреб меня в комок и, минуя кухню и столовую, утащил в гостиную к камину, где я только-только разожгла огонь. Кресло ему чем-то не угодило. Показалось мало́? Стащил плед, бросил на ковер перед каминной пастью, уселся, подогнув ноги, как сидел у костра, а край пледа набросил мне на высунувшиеся из-под платья ступни в мягких домашних туфлях. И все это — не размыкая ни рук, ни губ. Уронил голову мне на плечо, нашел мои пальцы в складках платья и перебирал по одному, дыша горячим в шею, колючий, как утренний иней.

Потрескивал огонь. Таяло.

— Мне пора, наари, — глухо сказал он то, что я и так уже поняла.

— Голодный?

Он покачал головой, щекоча ухо волосами.

— К ба Мелли ходил. Она меня… попотчевала.

Я нашла кармашек, а в кармашке — бусину, которую добыла из шкафа и таскала при себе остаток дня. Раскрыла ладонь. Блики от огня скатывались с гладкой поверхности, трещина казалась провалом за грань.

— Ты за этим?

— Не только.

Он сомкнул мои пальцы вокруг бусины, прижал дрожащую жилку пульса на запястье, наблюдая, как по коже из-под его руки разбегаются золотистые паутинки. Я приподнялась, повернулась к нему, погладила по щеке и поцеловала дрогнувшие в ответ губы. Рубашка оказалась сговорчивой и на этот раз, как и мое платье.

Ине ушел, когда камин еще прогорел. Унес с собой гранатовую бусину и мое сердце, а тошнотворную плетенку забрать отказался, как я ни уговаривала.

Дни бежали за днями. В поселке опять прибыло суровых мужчин. Я, как и многие, помогала Мелитар с травами или в лекарской. Мы все время что-то варили, терли, настаивали. Участившиеся стычки с не-мертвыми всем добавили работы. Слухи ходили один страшнее другого, а вместе с ними — байки о иногда торчащей у калитки ири Пешт лопате. Матушка Алиши сурово хмурила брови и прятала довольный взгляд. Ир Каса перестал цепляться. Я думала, что причина в выстроенном по другую сторону поселка лагере, уместившем всех не разобранных по домам вояк, пока Олька, едва не каждый день отирающийся возле охоронца с другими подростками и в охотку бегающий с поручениями, по секрету разболтал, что подглядел, как однажды мастер Тен-Морн, улыбаясь вою Касе, душевно и ласково сказал: “Сунешься — закопаю”.

Олька, сидел верхом на ограде и болтал ногой. Ворсистая жилетка топорщилась на спине, спрятанным под ней крыльям было неудобно, а без жилетки — холодно. Потому что вечер и туман опять полз. Полосатый Шкур, только что дравший когтями столбик, будто вампира подменял, заинтересованно следил, как мотается туда-сюда развязавшися шнурок Олькиного ботинка.