Оскорбленные чувства

О, неужели не слышали эти споры? Памятник Петру и Февронии. Хотя вначале собирались водружать одному нашему областному военачальнику, не помню фамилии. Но вы его знаете наверняка как историк. Ну так вот, потом вроде как пошли толки, что надо бы поставить бюст последнего царя. В других областях вон ставят, а мы чем хуже. Но в итоге порешили на святых Петре и Февронии. Епископ благословил.

А, семейные ценности, – кивнул Сопахин. – А почему осенью? Вроде их день в июле отмечают.

Должны были в июле, но вот проваландались… – объяснил Катушкин. – Куда вам? До перекрестка? Я с вами дойду. А с Петром и Февронией у меня сложные отношения, весьма и весьма.

Сопахин впервые за встречу разулыбался. Будто приветствуя эту улыбку, мимо с гудками прогрохотал городской автобус, на боку его толпилась детвора с клюшками наперевес – реклама будущего спортивного праздника.

Какие отношения могут быть со святыми? – осклабился он.

Я человек православный. Но эта парочка – не мои ребята, – серьезно ответил Катушкин. – Вот взять Петра. Во-первых, брат у него, муромский князь – не мужик, а тряпка. К бабе его каждую ночь прилетает огненный змий и всячески с ней, значит, забавляется. А ему хоть что. Мало того, он еще советы ей дает, типа, когда прилетит к тебе змий на утехи, заласкай его и выспроси, от чего он ждет смерть свою.

Ну это ж хитрость. А как иначе-то было? – не понял Сопахин. – Зато они вызнали, как змия убить. И княгиня была не гулящая, змий ее насиловал. В облике мужа.

Во-первых, там непохоже чтобы насиловал. Она только и делает что со змием милуется. А во-вторых, она-то как раз его видела в настоящем обличье. Представляете, каково? Спать с такой рептилией? Мерзейшее извращение!

Ну, положим. А сам Петр вам чем не угодил?

А тем, что никакой он для меня не святой. Ну как там было… Разрубил он дракона пополам, так? Испачкался драконьей кровью, повылезали у него зловонные струпья. Проказа, стало быть. И вот какая-то крестьянская знахарка или волшебница вызывается его вылечить. В обмен на то, чтобы он на ней женился. Вы подумайте! Корыстная ведьма! Была бы она святой, отказалась бы от подарков, от любых даров, исцелила бы даром. Так нет же. В княгини захотела выбиться! Ну Петр, не будь дурак, жениться на ней особенно не собирался. Про красоту ее в источнике, кстати, ни слова. Значит, была эта Феврония страшной грымзой.

Скажете тоже! – заливался Сопахин, совсем растерявший на воздухе свою тяжелую хмурость. День был холодный, но сухой и светлый. Грязь на обочинах не расползалась жижицей, а застыла сухим песочным панно. На ней представали глазу прохожего отметины шин и подметок. Ветер крутил редкую шевелюру вконец разошедшегося Катушкина, задувал ему в рот, морозя гланды. Тот кричал, пересиливая перегуды дорожной пробки:

Говорю как есть. Уродливая колдунья! Разве что молодая! И надо же было быть такой расчетливой и коварной, чтобы все тело ему исцелить, а один струп специально оставить. Чтобы язвы вернулись.

Поймите же, – тормознул посреди тротуара Сопахин, – она это сделала, чтобы научить его честности. А то ишь, хитренький, сам вылечился, а обещание не выполнил.

Имел полное право после ее шантажа, – повлек его за локоток Катушкин. – Она же как вопрос ставила: или женись на мне, или сгнивай заживо. Загнали парня в ловушку. Да он и потом рад был от нее избавиться. Помните, когда брат его умер и Петр стал князем? Там бояре взбунтовались, что у них княгиня – простолюдинка.

Да, и предложили ему отправить ее с любым богатством из города, а самому жениться на ком-нибудь благородном.

Вот-вот. А он на это им ни «да», ни «нет». Вроде как мечтал сплавить женушку, но мало ли, что она ему за это сделает. Может, заколдует в кого-нибудь. Ужасная история, ужасная. И это наш пример идеальной семьи!

Они встали у перекрестка. Путь их раздваивался.

Все, мне налево, – сказал Сопахин.

Рад, очень рад, будем на связи.

Учитель и журналист распрощались, пожали друг другу руки и тронулись в противные стороны. Через пару шагов Катушкин свернул во дворы, чтобы срезать дорогу к скверу. Дворы цвели своей внутренней жизнью. У забора палисадника валялся чутко дремлющий алкоголик. Женщина в окне развешивала белье. Дети ковырялись в грязи у остова сломанной карусельки.

Катушкин миновал гараж, откуда доносился звук механического голоса, – кто-то чинил автомобиль, слушая телевизор. Ноги его старательно огибали кайму обитавшей здесь вечность лужи. Лужа пузырилась. На дне ее таились всеми отвергнутые предметы: порванная галоша, пара почерневших монеток в пятьдесят копеек, бутылочные горлышки, ручки от пластиковых пакетов, почти разложившаяся бечевка. Через лужу была перекинута пружинистая доска. Дальше юлила тропинка, выводившая на соседнюю улицу.

Успев перейти препятствие, он услышал, как шуршат и хныкают за спиною чьи-то решительные шаги. Резкий удар под колено снес его с ног. Чей-то крепкий башмак наступил ему на ухо. Второй налетчик оглушил его сапогом. Голова Катушкина впечаталась в мокрую землю. Хрустнули очки.