Ослепленные Тьмой

А потом услышала топот копыт и свист стрел, собачий лай. Погоня. Маагар выслал за стаей гайларов погоню? Он в своем уме? Или окончательно обезумел? А потом вспомнила о стрелах, пропитанных ядом, и похолодела. Он уверен, что убьет волков. Вот почему погнался, хочет выйти победителем. Подлая тварь. Если бы не было такого преимущества, никогда бы этот трусливый пес не сунулся в логово волков. Я переворошила шкуры, сброшенные на лапы елей, и нашла спрятанные фляги с дамасом. Крепким валласарским пойлом, сбивающим с ног даже здоровенных деревенских мужиков. Открыла крышку и сделала несколько небольших глотков, чувствуя, как алкоголь растекся внутри, согревая и стирая шок от пережитого. Холодные пальцы нашли уже знакомое кресало, но огонь я не разожгла. Это могло привлечь врагов… да. Для меня лассары уже давно стали врагами. Я забыла те времена, когда с мечом наголо защищала земли своей Родины.

Перед глазами эта же яма и я, вкушающая жаренное мясо под острым взором обсидианового хищника. Тогда я еще не знала, кто он… Помню. Как бросила ему кусок мяса, поделилась добром, и мне показалось, что волк сейчас рассмеется надо мной.

* * *

— Не ешь свинину? Человечина вкуснее? Ну и не надо. Мне больше достанется. Или ты уже наелся? Разодрал того несчастного, у которого отобрал все это? Что смотришь на меня? Думаешь, я сошла с ума?

Не знаю, почему я с ним разговаривала… наверное, это помогало мне не бояться его до истерической паники. Я отпила дамас и, глотнув воздух широко раскрытым ртом, с наслаждением почувствовала, как по телу разливается тепло. Вместе с ним приходило странное спокойствие. Если я все еще жива, значит, мне пока везет. Несколько глотков дамаса добавили храбрости, и я опять заговорила со зверем.

— Если ты решил меня съесть, сделай это, когда я усну, хорошо? И сделай это быстро. После твоих когтей все так болит и жжет. Надеюсь, ты знаешь, что такое милосердие.

Волк пошевелил ушами и шагнул ко мне, а я, расплескав дамас, снова вжалась в стену, бросая взгляды на кинжал. Волк приблизился настолько, что теперь опять ощущался его едкий звериный запах, от которого вставал дыбом каждый волосок на теле. Склонил голову и провел языком по моим ранам на груди, а я коротко всхлипывала, и от ожидания, что раздерет на ошметки, свело судорогой все тело… но он не тронул, а раны перестали саднить и печь. Опустил морду еще ниже и ткнулся ею в мои израненные пальцы. Лизнул шершавым языком… а я замерла, тяжело дыша и стараясь не дрожать.

Говорят, что страх вызывает всплеск адреналина, и звери его чувствуют. Если жертва боится, ее непременно сожрут или покусают. Но волк всего лишь зализывал ссадины на моих пальцах. А я, застыв, смотрела на его огромную голову — кое-где запеклась кровь, и просвечивали рваные раны. Он улегся рядом, согревая меня своим жаром и показывая всем видом, что не тронет. Снова бросила взгляд на кинжал… но желания убить волка уже не возникло.

— Не знаю, зачем ты это делаешь… понятия не имею. Но я не смогу вечно сидеть в этой яме. Рано или поздно тебе придется или отпустить меня, или…

* * *

Или… с нами случилось или, и никто никого никуда не отпустил. Вот он момент истины, момент, когда Палач и любящая его жертва нашли друг друга. Но я больше не хочу молчать… я хочу рассказать ему все, рассказать о том, как ждала его, рассказать о нашем мальчике, отвести его туда, где скорбь застилает чернотой небо и сводит его с землей, отвести туда, где я оставила кусок своего сердца. Боль матери вечная… ни с чем несравнимая утрата. Я никогда больше не стану прежней. Мой сыночек… иногда мне казалось, я забыла, как выглядит его личико, как сжимаются в кулачок маленькие пальчики, как пахнут его волосы и кожа моим молоком. И тогда я была способна разорвать себе грудную клетку, достать свое сердце и сдавить в ладонях так, чтоб не смело забывать… И в памяти всплывали крошечные ручки, розовые ноготки, родинка под ногтиком на среднем пальце левой руки, пятнышко за ушком. И горло раздирал дикий вой утраты и адской тоски. Вот же он, спал на моих руках, сосал мою грудь, сладко сопел со мной на постели, причмокивал маленьким ротиком и дышал. О, Иллин, он ведь дышал на меня запахом надежды, любви и счастья. И унес с собой все, что могло заставить меня улыбнуться. Наваливалась чернота и боль настолько невыносимая, что казалось только смерть избавит меня от страданий. И я верила… искренне верила, что мой зверь подарит мне долгожданный покой. Вскроет мою грудную клетку и сожрет мое бедное сердце вместе с болью и воспоминаниями.

Вместе с завыванием ветра жестокая память подкидывает картинки, где малыш спит у меня на руках, а я пою ему колыбельную… Тихо-тихо, чтобы не разбудить Алса и Моран. Колыбельную, которая родилась из меня самой, из любви, которая билась внутри меня и жила даже сейчас, когда моего сыночка рядом не было, любви, которая бессмертна и сильна, и ничто не властно над ней. Любовь матери к своему ребенку.