Ослепленные Тьмой

Ты песню о ней не пой в ночи.

Когда плачет она, наступает тьма.

Ты имя ее никогда не кричи,

Замерзает от слез ее вода.

Ты в глаза маалан не смотри, не смотри…

В волосах ее мертвые вьются цветы.

Ты прости ей грехи, прости, прости.

Она плачет о том, что не знаешь ты…

— Теперь знаю. Теперь ты не одна. Я заберу твою боль, Одейя. Я никогда больше не оставлю тебя, и даже если я умру, все равно буду рядом. Найду способ держать тебя и беречь даже с того света.

— Обещаешь?

— Клянусь. Сам Саанан нас не разлучит.

Как сильно я впитывала каждое его слово, как они пульсировали у меня в висках, как отражались в глазах моего волка. И я верила ему. Никогда и никому так не верила, как этому мужчине, этому зверю, заставившему меня полностью ощутить себя защищенной, как будто мы в огромном замке, окруженном стенами и рвами.

За шатром вдруг послышалась какая-то возня и крики, и Рейн выглянул на улицу.

— Что там?

Здоровенный мужик бегал за белобрысым мальчишкой по двору, пока не схватил его за шкирку.

— Ах ты ж стервец. Он опрокинул котел и украл кусок заячьей печенки.

Здоровяк тряс мальчишку, а у меня все внутри сжалось, перевернулось, застонало. Перепуганные, озорные глаза ребенка смотрели то на меня, то на Рейна, молчал и, поджав губы, громко сопел.

— Гаденыш. Ты чего лазил возле котла. Ух я тебя. Дайте добро высечь его маленький тощий зад.

Здоровенный детина замахнулся, а я перехватила его руку.

— Он маленький, совсем малыш. Он просто играл. Он же мальчик.

Выдернула ребенка из рук здоровяка и посмотрела на Рейна.

— Я не дам пороть малыша.

— Он перевернул мне котел.

— И что? Поставь новый, — с вызовом сказала детине и прижала ребенка к себе. Какой же он худенький, все косточки можно прощупать.

— А печенку? Кто мне ее вернет?

Рейн усмехнулся и, подмигнув мне, оставил нас одних разбираться меду собой.

— Деса Даал решит, как наказать мальчишку. Она теперь решает вопросы насчет питания.

— Никто не вернет.

Отрезала я и с раздражением посмотрела на повара.

— А ужин? Сегодня собрание у костра. Будет мясо для всех, а кому-то не хватит, потому что этот гаденыш сожрал… ууууу. Вы бы видели, сколько он утащил, баордское отродье, воспользовался моментом, пока я отвлекся.

— Отдашь мою порцию и все, выходи отсюда. Я отдохнуть хочу.

— Аааа, — повар растерялся, — ааа наказать, как вы собираетесь его наказать?

Мальчишка крепко держал меня за шею.

— Принеси бульон, который остался от мяса, и хлеб, если есть. Я собираюсь его накормить, согреть, а не наказывать.

— Ну вот… так я и знал. В следующий раз он еще что-то украдет.

— Иди… и принеси нам бульон.

Когда он ушел, мальчишка все еще цеплялся за мою шею. Я отнесла его на своеобразную постель из овечьих и медвежьих шкур и села на нее вместе с ним.

— Он ушел, маленький. Все. Никто не будет тебя бить, ругать или наказывать.

С трудом разжала его руки и, когда коснулась запястья, он дернулся всем тельцем и зашипел на меня, как злой перепуганный котенок. Отпрыгнул к стене и уселся по-звериному, опираясь руками на шкуры и растопырив колени в стороны. Теперь я видела его вблизи. Очень светлые волосы, перепачканные грязью, зеленоватые глаза со слипшимися ресницами, чумазая мордаха с полными губами и торчащими ушами. Опустила взгляд на его тонкую ручку, и снова внутри все сжалось — на запястье багровел сильный ожог.

— Маленький… ты обжегся. Дай посмотрю.

Хотела тронуть, но он оскалился. Смешной, как будто сейчас укусит.

— Я не сделаю тебе больно, ну же, иди сюда.

Полог шатра несколько раз дернули.

— Деса… я принес бульон.

Здоровяк топтался с дымящейся кружкой и куском хлеба.

— Ты, повар, у тебя есть живица?

— Что есть?

— Ясно… сама найду.

Вернулась к малышу и села рядом.

— Давай покормлю тебя. Моя кормилица, когда я была маленькая, кормила меня с ложки и рассказывала сказки. У тебя есть родители?

Смотрит на бульон и вдруг резко выхватывает у меня тарелку, подносит ко рту и быстро хлебает ее. Ладно. Значит обойдемся без ложки.

— Ты ешь, а я за живицей схожу. Ешь. Никто тебя не выгонит.

А он вдруг на меня посмотрел и тихо сказал.

— Мамы нет. Есть Ба.

— Ба? — довольная, что начал со мной говорить, протянула ему кусочек хлеба. — Сивар твоя ба?

Кивнул и откусил хлеб. С такой жадностью. Так быстро и оглядываясь по сторонам. Я снова посмотрела на ожог, но тронуть не дал, снова зашипел на меня. Уронил тарелку и начал качать свою руку, поскуливая, как маленький щенок.

— Если я приложу прохладную повязку, не будет так болеть. Дай мне. Я тебя не обижу.

Какой же он маленький. Сколько ему лет? Пять? О, Иллин, моему сыну сейчас исполнилось бы столько же.

Пока он ел хлеб, я смочила кусок ткани в ведре с водой, стоящем у выхода из шатра, и приложила к маленькой ручке. Мальчик дернулся, а я привлекла его к себе и погладила по светлым волосикам.

— Сейчас пройдет. Иди ко мне, вот так. Хочешь, я покачаю тебя и спою тебе песню?