Османец

— Ты должен отдохнуть перед отъездом.

— Я пробуду здесь неделю, — согласился Энтони.

Через четыре дня прибыл посыльный. Хоквуды не могли сдерживать эмоции, слушая его рассказ.

— Это, неправда! — воскликнул Энтони.

— Я передал вам слова госпожи Джованны, мой господин, — повторял человек. Он служил в доме Энтони.

— И так долго ты добирался сюда? — прорычал Джон.

— Это было очень трудно, мой господин, не только для меня, но и для госпожи Джованны тоже. Когда исчезла госпожа Эме, прошёл слух, что она была убита разбойниками; к тому же тело её служанки Гисламы с перерезанным горлом нашли в Босфоре. Мои господа, даже султан был обеспокоен. Он приказал хватать всех бродяг в городе и пытать их. Но никто не признался. Госпожа Джованна не знала, что делать. Она немедленно отправила к тебе гонца, мой господин.

— До тебя здесь не было гонцов, — сказал Энтони.

— Должно быть, Баязид следил за этим, — сказал Джон.

— Продолжай, — приказал слуге Вильям, чувствуя, что силы вот-вот покинут его.

— Именно этого боится госпожа Джованна. Только через несколько месяцев, мои господа, не получив ответа от вас, она поняла, что с её посыльным что-то произошло. И в это время по Константинополю пополз слух о белокурой красавице, которую в гареме султана содержат отдельно от других женщин. Только тогда, мои господа, госпожа Джованна поняла всю правду. Она была почти убита горем и страхом. И однажды ночью она отправила меня к вам рассказать о своих подозрениях. Мои господа, я гнал коней днём и ночью...

— Это благородный поступок, — уверил его Энтони. — Ступай отдохни и будь уверен, что ты будешь вознаграждён. Но помни, Малик, ни одно слово не должно слететь с твоих уст.

— Я понимаю, мой господин. — Малик поклонился и вышел.

— Завтра мы уезжаем. — Вильям вскочил со своего места.

— Что ты собираешься делать? — Энтони посмотрел на младшего сына.

— Ты ведь знаешь, отец, что я это просто так не оставлю.

— Я надеюсь на твой здравый смысл. Было совершено страшное "преступление. И преступник — султан, всесильный. За то, что он совершил, его проклянут имамы и муфтии. Если ты поступишь необдуманно, султан уничтожит тебя без колебаний. А если ты оставишь вверенный тебе пост без его разрешения, он расценит это как мятеж.

— Бог мой, отец! Значит, я должен находиться здесь, когда Эме насильно заставляют принимать чудовище? Ты просто не знаешь её. Всю свою юность она провела в монастыре. Эме умрёт от стыда.

— Мне горько за тебя. Но умереть не означает исправить положение к лучшему. Положись на меня. По возвращении в Константинополь я проконсультируюсь с великим муфтием и вместе с ним мы решим, что делать. Даже султан не может нарушать законы и считать себя безнаказанным. По крайней мере, султана заставят отпустить Эме. Я сообщу тебе об этом. Джон, мы отправляемся завтра на рассвете...

Вильям считал этот совет разумным: отец всегда давал здравые советы.

Если он появится в Константинополе без разрешения султана, его объявят вне закона и начнут преследовать до края земли (как он сам преследовал принца Джема), чтобы уничтожить.

Баязид нарушил «аный». Он поплатится за это. Но пока это не произошло, султан будет делать с Эме всё, что пожелает. Эта мысль причиняла Вильяму почти физическую боль.

Но такова была его участь, и он ничего не мог делать, кроме как ждать следующего предписания.

Вильям продолжал заниматься своим делом. Более того, он старался расположить к себе население этого города и гарнизон. Солдаты и Валид чтили имя Хоука: поле битвы Отлук-Бели лежало всего в нескольких милях к юго-западу. Они были довольны назначением младшего Хоука, хотя, конечно, им казалось, что их командир слишком молод и ему не хватает опыта. Вильям хотел, чтобы люди уважали не только это славное имя, но и его самого.

Когда солнце растопило снега и возникла необходимость послать патруль к персидской границе, Вильям повёл его сам. Он совершал и набеги по ту сторону границы, приносил добычу и рабов, и янычары были этим очень довольны. Показав себя таким дерзким, Вильям завоевал их восторженное одобрение. Вскоре имя его знали уже в Персии. Он водил походы и на север через горы в Армению, Грузию и Черкесию. В последний из таких набегов перед его шатром появился Валид, держа за волосы одну из захваченных женщин. Одежда с неё была сорвана, а руки связаны сзади.

— Солдату плохо жить без женщины, мой господин, — выпалил Валид. — Я слышал, что жена твоя была самой прекрасной женщиной в мире, что волосы её походили на тонкую золотую пряжу. Но она мертва... Значит, теперь тебе никто больше не нужен? — Как и все в Эрзруме, Валид не представлял себе истинного положения вещей.

Это была черкешенка с белой кожей и голубыми глазами. Волосы её, спутанные и спадавшие на спину, были золотыми. Она не была хорошенькой, но тонкость её черт манила, и не было никаких сомнений в сладких очертаниях её фигуры.

И внезапно Вильям отчаянно захотел женщину... чтобы выпустить всю ту горечь, что поглощала его душу.

— Её зовут Голха, — сказал Валид. — Пусть её руки будут связанными до тех пор, пока ты не приручиш её.