Османец

— Я поступил так ради спасения наших жизней, выбора у меня не было. И я всё ещё хочу отомстить тем, что причинил нам зло.

Через некоторое время Мэри улыбнулась.

— Я люблю тебя, муж мой, сейчас даже больше, чем когда-либо. Ты поступил как настоящий мужчина, а не вёл себя как побитая собака. Моё сердце обливалось кровью, когда тебя вынудили покинуть Константинополь. Если турки дадут тебе меч и доспехи, я буду ещё больше гордиться тобой.

— Мне пообещали больше, Мэри. У меня будет кузница и люди, чтобы отливать пушки. — Улыбка Джона Хоквуда стала зловещей.

По окончании траурной церемонии Джон Хоквуд принялся за работу. Ему нужна была бронза для пушек, кожа для связывания бочек; он прикидывал, как соорудить лафет, рассчитывал вес ядер, претворяя в жизнь новые идеи, появившиеся у него во время практической деятельности.

Хоквуд отдавал себе отчёт в сложности задачи, которая перед ним была поставлена. Он знал толщину и непробиваемость стен Константинополя, так как помогал поддерживать их в боевом состоянии. Выходившие на море стены были просто неприступны. Если турецкий флот, строительство которого шло полным ходом, сможет пробить плавучее заграждение и занять Золотой Рог, задача Хоквуда немного упростится, но он не был уверен, что флоту это по силам. Если бы у янычар были ружья, они послужили бы более надёжной защитой артиллеристам. Но самым дорогостоящим и опасным было по-прежнему решение задачи, как приблизиться к стенам этого города. Значит, отливка пушек такого же размера, как и в Константинополе (а они были самыми большими, из которых Хоквуд когда-либо стрелял), была пустой тратой времени. По меньшей мере одно из его орудий должно превосходить те, что стоят на крепостных стенах.

Пушки должны будут метать чугунные ядра с такой скоростью, чтобы пробить большие бреши и дать проход туркам. Хоквуд был опытным солдатом и знал многое о том, как проходит осада какого-нибудь укрепления. Защитники могут восстановить повреждённые днём стены за ночь. Сами стены, превращённые в кучу камней, легко поддаются ремонту и становятся ещё более обороноспособными по сравнению с теми, какими они были прежде. Кажется, они просто ждали, чтобы их разрушили...

Хоквуду нужны были особенные пушки, и он хотел сделать их сам. Точность требовалась в расчёте количества пороха, чтобы снаряд достигал намеченной цели, но не разрывал бронзового дула на части.

И ещё он вынашивал тайный план, в который пока не посвящал никого. У Джона была мечта: он хотел построить огромную пушку такой разрушительной силы, которая обеспечит победу над миром её обладателю. Эмир Мехмед дал Хоквуду возможность осуществить свою мечту.

Энтони доставляло удовольствие смотреть на родителей, радующихся второму расцвету их любви. Мать, правда, до сих пор не отошла от переживаний по поводу гибели старшего сына и неразумного поведения своенравной дочери, но никогда не упрекала мужа, решившегося оставить Англию и отправить свою семью в это нескончаемое приключение.

Теперь, когда ей даровали свободу, она страстно желала вернуть привычный для них образ жизни, но это было невозможно. Мэри считала свою турецкую одежду — шаровары и широкую кофту — непристойной, но выбора у неё не было. В таком наряде и в хаике[36]

она была совершенно неузнаваемой. На второй день пребывания в Брусе она рискнула выйти на улицу и, когда обнаружила, что оказалась единственной женщиной без яшмака[37], в смущении влетела в дом.

Мэри не знала, как вести себя со слугами, предоставленными эмиром новому генералу, потому что это были евнухи. Но Джон постарался убедить её принять их, так как он сам был готов принять всё в этой новой жизни. Вскоре Мэри научилась готовить кос-кос и освоила многие местные кулинарные премудрости. Самым распространённым блюдом здесь считались баклажаны, жаренные или фаршированные бараниной, приправленной перцем. Однако Хоквуды так и не смогли заставить себя съедать почти всего барашка или козу, начиная с глаз и кончая яичками.

Мэри не могла не восхищаться новым домом и садом. Дом был не таким большим, как в Константинополе, но необыкновенно просторным. Сводчатый вход заменял в нём дверь, через которую можно было выйти в выложенный гравием внутренним дворик, где всегда журчал фонтан. Дом был наполнен светом, воздухом и звуками падающей воды, и, если иногда зимой холодный ветер налетал с гор, то в помещении делалось ещё уютнее от тёплых овчинных одеял. Не сразу, но всё-таки Мэри привыкла и к почти ежедневным подземным толчкам.

Мэри смущало, пожалуй, только отношение османцев к их вероисповеданию. Хоквудам никогда не выговаривали за то, что они не посещают мечеть, и даже не пытались принудить их к этому. Но здесь не было христианской церкви, и Мэри острее чем в Константинополе ощущала себя среди варваров. Такие христианские добродетели, как милосердие и доброта, и на Западе-то встречающиеся редко, здесь отсутствовали начисто.