Осьмушка

В стойбище готовятся к встрече. Тис посылает Мирку и ещё пару костлявых присмотреть, когда Последние зальют свой огонь – тогда, значит, явятся совсем скорёхонько. Пенелопе удивительно, что почти все дела вершатся молча и с невероятной скоростью. Куда раньше урочного часа готовят еду, а после валят в костёр свежесрезанные зелёные ветки, чтобы вышел густой и ясно заметный дым.

Межняк понимает, что Штырь-Ковали серьёзной драки не боятся, но у многих, да почти у всех, делаются какие-то до ужаса голодные лица. А на самого орчьего старшака ей и вовсе страшно взглянуть. С оленьей тушей к сиренам в озеро голый он и то веселее лез, а теперь…

И только когда Мирка с товарищами возвращаются сказать, что Последние теперь уже наверняка скоро появятся, конопатый вдруг кладёт Тису на плечо расписную руку и произносит по-орочьи:

– Хаану… Семена выжженного леса, бывает, разлетаются далеко… Пусть в Последних окажется кто-нибудь из твоих кровных родных, из Штырь-Печени.

Тис молча обращает взгляд на Коваля, а может быть, и сквозь него. Трудно сглатывает, будто в горле встали комья, и единожды кивает.

Пенни-Резак видит это и не умеет как следует понять умом, не может найти для себя ясные слова, которые бы всё разложили по полочкам, но ей отчего-то становится больно, и для полного вдоха не хватает воздуха.

Ёна толкает Ржавку плечом и выговаривает сипло:

– Слышишь, пускай в Последних будет ещё один бешеный Змеелов.

Ржавка вздрагивает и перестаёт без конца распускать волосы и собирать наново высокий хвост над бритым затылком. Рыжие кудри падают на костистые плечи. Ржавка крепко берёт Ёну за руку и отвечает:

– Пускай там у них найдётся живой Каменный Клык, Ёна. А лучше два.

Словно круг по воде от тяжело брошенной глыбы – недо-битки перестают молчать; вслух желают друг другу повстречать давно потерянную родню и жадно выслушивают благословения.

Пенни-Резак говорит то же самое каждому, кто случился поблизости, как может – как придётся – почти не подбирая слов, потому что смолчать невмоготу:

– Встреть своих… Пусть найдутся.

Ответы летят мимо ушей, но это и неважно, ведь сама Пенелопа ни по кому не горюет.

Вскоре волна орчьего клёкота смолкает. Костлявые зримо успокаиваются, да и на старшака больше не страшно глядеть.

* * *

Пенни решительно не понять, пора или не пора бы уже объявиться этим Последним. То ли они вовсе не торопятся, то ли время так бессовестно растянулось. Штырь-Ковали стоят вольно и широко, отнюдь не каким-нибудь там боевым порядком, посматривают в стороны, хотя, конечно, каждый при добром ноже. Коваль перехватывает осьмушкин взгляд:

– Резак, метнись кабанчиком, подкинь на огонь листков-веток, мало ли. Чтобы гостям повиднее было. Ласково прошу.

Конечно, именно когда Пенелопа фыркает, продирая глаза от прянувшего в лицо ядрёного дыма, Последние показываются на ближней горке.

Видать, разведчики, маленький отряд, всего четверо, ну, пятеро от силы.

Шагают медленно, сбившись друг к другу вплотную.

Их ещё плохо видно.

Косоглазый кот Дурак вспрыгивает на обогретый солнцем камень, умывает лапой усатое рыльце. На все горячие штырьковальские надежды, от которых, кажется, почти гудит воздух, ему очевидно плевать.

«Гостей намываешь?» – отчего-то подумалось Пенелопе, и мысль кажется ей нестерпимо смешной.

Она даже закрывает себе рот ладонью, чтобы не рассмеяться.

Или не заорать.

Ошибки

Пришлые на первый взгляд кажутся Пенелопе очень похожими друг на друга, как если бы все пятеро были близкой роднёй. Может, это просто потому, что они такие отощалые, думает Пенни. И волосы у всех одинаково забраны на затылках пучком-кичкой. И, ох, у каждого – рубец через надбровье, поперёк лба, не только у Хаша.

Орк, идущий впереди маленького отряда, заметно хромает. Трудно понять, старый или молодой – издалека был вроде седой, но теперь видно, что масть у него ровная и скорее тускло-мышастая, и морщин на лице совсем не столько, сколько у Магранха или хоть даже у Штыря: прочерчена кожа только парой складок от переносицы к волосам, да возле рта немного. Одет он в простую безрукавку, а нож-хорунш в кожаном обкладе носит не у ремня, а на груди.

Когда разведчики уже довольно близко, не дальше чем в тридцати шагах, хромой скидывает наземь свой заплечник и дальше шагает один, и, кажется, очень старается поменьше припадать на калечную ногу. К кичке у него подвязан когда-то пушистый звериный хвост.

Штырь идёт хромому навстречу один, и Пенни всё твердит себе, что незачем волноваться за бесячего Тиса и что его, случись что, врасплох не застанешь и даже об валун не перешибёшь.

– Чия. Старшак-Последний, – говорит хромой. Голос у него звучный и хрипловатый, по-орочьи красивый, как для песни.

– Я Тис Штырь-Коваль, и моё племя радо встретить Последних, – произносит Тис.

Они соприкасаются ладонями, обнюхиваются внимательно и вежливо, под шею. Межняк замечает, что лоб у хромого блестит, а длинные уши как своей жизнью живут – норовят поджаться к голове.

– Мы ждали, – говорит Штырь. – Будьте нашим праздником. Чия, если твой клан встал неподалёку…