Осьмушка

– Чтобы орки нанимались к дварфам – в грязях ковыряться… – тянет Чия и умолкает, вероятно, не найдя вежливых слов для продолжения своей мысли.

– Хха. В первый год с того двора на нас грозили злых собак спустить, – рассказывает Штырь. – Но Коваль договорился. Добро, убили бы мы тех собак, убили бы и дварфов, ограбили бы на один раз – сверх сыта всё равно не сожрёшь, шире глотки не откусишь. А на другое лето тогда хоть и вовсе не показывайся в тех местах, мясных, богатых. А так, смотри: что ни год у Штырь-Ковалей там и заработок, чтобы после можно было спокойно и в полном праве прикупить того-сего к зиме. И кормёжка знатная – опять же добытого мяса больше можно в запас завялить. И с дварфами дружба! Со всех сторон хорошо. Слушай… Наёмничают орки от века, на людей ли, на дварфов – лишь бы платили честно и кормёжка вкусная. Ты это и сам ведь знаешь, старшак Последних.

– Наёмничают, да. На войне, на распре. Не овощ окапывать. Об земляной работе и славных песен не складывают.

– Почему же. Мои костлявые – складывают. «Мы пололи огурцы – чуть не отдали концы»… или вот эту ещё поорать любят: «Оой, чую, будет много боли, выхожу копать я поле».

Липка хихикает в кулак, но хромой не смеётся.

– На войне и распре я четыре года с лишним наёмничал, – говорит Штырь. – Наверное, раньше это и было достойное орка ремесло, Чия. Но теперь – о тех своих битвах я даже спеть не захочу.

Чия долго молчит, подкусив верхнюю губу. Наконец отвечает так:

– Мы, Последние, тринадцать лет сражаемся за свою жизнь. Иногда – с недостойными. Ещё с морозом. И с голодом. С бесславной смертью. Прежде нас было больше, и жили мы краше теперешнего. А всё же ни один Последний не опозорил племя.

– Как и ни один Штырь-Коваль, – кивает Тис. – Хотя, бывает, чудесят – только держись. Ладно дварфы! Я расскажу, как Резак нам великую сиренью дружбу добыл. И вдобавок столько добра, что…

Пенни роняет гребешок в траву. Ох ты ж!!

– Резак – это который из твоих храбрецов? – спрашивает Чия.

– Так межнячок молоденький. Вот примерно Липке сверстник…

* * *

– О. Ты чего тут сидишь? – удивляется Ёна.

– Чего-чего! Патлы расчёсываю! – шёпотом кричит Пенелопа, нашарив наконец гребешок.

– В самой-то тени? Идём лучше на солнышко, где радостней. Если где совсем войлок сбился, давай руками помогу.

– Да идём уже… – соглашается Пенни. Ох, палевно получилось. Всё равно теперь не дослушать.

Время возле правды

Оказывается, это даже приятно, когда внимательный друг помогает разобрать давненько не чёсанные волосы, сбившиеся у самой головы мелкими колтунами.

– Коваль говорит, жгуток мягенький – самый для волос природный порядок. Вот он себе такие и сделал, чтобы не морочиться…

То ли у Ёны изрядный опыт в борьбе с колтунами, то ли урождённый талант. Раза два, не больше, только и деранул поначалу, да и то несильно, а так всё старается, аккуратничает, придерживает каждую прядь у корня.

Забавно. Осторожные касания успокаивают, дают отдохнуть от всей этой суматохи с Последними и тревог настоящего дня. Шут с ними, со старшаками. Пусть болтают о чём хотят. Тем более что Штырь при всём своём неслыханном терпении никого в обиду не даст. Ха, может он и речь-то про сирен завёл нарочно, чтобы хромой знал: Резак-межнячок тут не по ошибке и не из милости, а такое же законное и правильное дитя клана, как любой настоящий орк.

Себя бы саму ещё в этом убедить.

Но раз уж Тис так думает…

– Ну грива у тебя, Резак – самая орчанская… И как городские люди в тебе правских кровей-то не разглядели за столько лет. Эх, промимозырили!

Теперь, когда «ужиные гнёзда» распутаны, чернявый вполне мог бы вручить Пенелопе её частый гребешок и заняться собственными делами. Но почему-то Ёна предпочитает сам прочесать как следует межняковы буйные космы, не торопится, будто в охотку.

Пенелопа не возражает. Раньше ей показалось бы это стыдным, ведь она давно уже не малый ребёнок. Пенни успела приметить, что здесь, у Штырь-Ковалей, оно вроде как в порядке вещей – иногда помогать друг дружке вычёсываться или переплести косицы. Может, здесь это принято делать не только для простой опрятности, но и ради дружбы, кто знает.

Ха, в прежней человеческой жизни Пенелопе непременно напоминали расчесать волосы. Иногда это злило, трудно даже понять, почему.

Например…

Когда трещит башка от трудновыносимой зубрёжки, которая всем-всем нормальным людям даётся куда легче, чем тебе.

Когда кулаки так и гудят от неслучившейся драки.

Когда тебя в который раз унижали и отчитывали, будто бы с полным правом, а ответить было нельзя – сделаешь только хуже.

Когда в крови гуляет мрачное счастье, потому что на физре в этот день удалось знатно влепить какому-нибудь гадёнышу баскетбольным мячом по роже и – чудо из чудес – не понести за это никакого серьёзного наказания.

Когда так тонко и чудесно пахнут опавшие листья в парке, и так весело эта осенняя рухлядь шоркает под ногами, что даже в груди у тебя звенит от неясной радости.

Когда Мэй на переменке засмеялась над твоей глупой шуткой, так засмеялась, что даже ухватилась за твоё плечо рукой, будто вот-вот упадёт.