Осьмушка

– Эй, вымесок, – красивый голос Чии раздаётся ужасно близко, – не лезь, говорю, может дольше проживёшь.

Да уж точно дольше Шалы.

Бедняга, вон зубы стискивает, чтобы они не выбивали дробь.

И без того-то вечно мёрзнет, так теперь совсем стынет – из воды да под ветром.

Возможно, в какой-нибудь другой день от одного звука этого тяжёлого и певучего голоса Пенелопу мгновенно как ветром сдуло бы. Но не сегодня. Чёрт знает почему.

Резак злится: «Это не ваше место, куда хочу, туда и иду.

Чужой старшак! Своим и указывай! А я…»

– Вы бы хоть спросили, – произносит Пенни-Резак. – У нас воды нагрето и полотна натянуты, чтобы можно было в тепле помыться. Чего больного-то студить.

Ну что ж, для быстрой стирки легко можно найти и другое место.

Пенелопа разворачивается и уходит от бездны молчания за спиной.

Да что стряслось с горемыкой Шалой? От полосатого живота орки точно не помирают. Вон у Штыря такие же полоски. И даже побольше. И ничего, прекрасно себе живёт.

Горхатовы сердца

В следующие три дня не случается ничего опасного или особенно примечательного. А всё-таки трои Последних – Липка, Тумак и Хаш – всё чаще и всё смелее мелькают среди Штырь-Ковалей, и почти всегда с каким-нибудь делом, так что хромому старшаку вроде не к чему придраться.

* * *

Хаш обычно трётся возле Булатов, и те не гонят подлетку, хотя Пенелопе не вполне ясно, с чего бы это паре молодых орчар столько водиться с сопляком. Ну, а где Булаты – там и Хильда с Марром, и Руби с сивым Морганом: в клане они шестеро числятся одной «малой семьёй», и кому какое дело, что эта семья больше, чем все Последние, вместе взятые. Однажды Хашу случается загнать себе страшенную занозу в правую ладонь. Так Руби, даром что маленькая, лихо и звонко ругается по-орочьи, не даёт ему выкусить щербастую колючку зубами – извлекает занозу сама, а потом вручает Хашу листик травы-обнимки и строго велит как следует измять его в пальцах и прижать к ране. Хаш кажется напуганным и сердитым, вертит головой – не видать ли Чии, и ворчит насчёт того, что на кровном орке такая ерунда заживёт сама по себе, было бы из-за чего шум поднимать.

Позже Хаш подходит к сивому, некоторое время мнётся и наконец, старательно глядя куда-то в сторону, сообщает:

– Магранх Череп, я хотел бы сказать, что от твоих кровей происходят славные дети, только…

– Только обе дочки моего сердца – по рождению дети чужих человечьих кровей, – хмурится сивый, едва пряча улыбку.

Хаш, кажется, силится уложить в уме нечто сложное и большое, и наконец, всё так же не решаясь взглянуть Моргану в лицо, протягивает свёрнутый кулёчком гладкий и плотный чистухин лист. В листе поблёскивают пупырчатыми боками чёрные ежовые ягоды.

– Пусть Руби не думает, что Последние забывают добрую помощь… кто бы её ни причинил.

Рубашка у Хаша хорошо отстирана и ловко ушита. На ней новые зелёные рукава, немного навырост, и опрятная заплатка на боку, на месте прежней рванки. Чабха нынче немало слов поистратил о том, что шитьё и починка одёжек для него – потеха и удовольствие, кого хочешь спроси, любой Штырь-Коваль подтвердит.

* * *

Шкура лесного козла сушится в теньке у дальнего края штырь-ковальского лагеря, распяленная на деревяшках шерстью вниз. Тумак, которому эта шкура была обещана, по нескольку раз в день бегает проверять, ладно ли идёт просушка, не едят ли кожу какие-нибудь безобразные насекомые, не дерут ли её коты своими когтями, а то мало ли. Мирка в скорняжных делах, видимо, понимает больше, чем все Последние хором, и тоже бегает присмотреть и обсудить с Тумаком тонкости дальнейшей обработки.

Вряд ли сама нэннэчи Магда Ларссон когда-либо читала свои любимые старинные поэмы с тем же пылом и художественной страстью, с какими вещает Мирка про костяные скребки, варку дубовых листьев, свойства ивовой коры и приготовление какого-то отвратного «кваса», в котором сушёную шкуру будет нужно замачивать.

– Наш Крот ловчей всех это умел, – говорит Тумак. – Только он варил берёзовый лист, а мясную сторону ещё, бывало, с глиной промазывал. Без Крота… не получается, чтобы накрепко. Дружкова шкурка загнила к весне, один хвост остался. Крот был очень хорошим орком. А Дружок был очень хорошей собакой.

Сказав это, Тумак вдруг отворачивается и прижимает руки к лицу.

Мирка осторожно прикасается к его загривку, будто хочет погладить одичалого зверя. Тумак встряхивается.

– Всё потому, что для шкур нам теперь негде взять соли, вот и не получается.

– На зимовке мы соль покупаем торговую – хоть засыпься, – кашлянув, отвечает Мирка. – и сейчас у нас есть немного в запасе. Верно, не обеднеем, если вам отсыплем, по-честному.

* * *