Основы этнополитики

Никакой общностью происхождения, то есть собственно этничностью, гумилевский «суперэтнос» не обладает. Этот конгломерат, образцом которого является Византийская империя, демонстрирует нам, как правило, отнюдь не цельность, а напротив, ни на миг не прекращающуюся подковерную борьбу различных этносов за миссию лидера — государствообразующего этноса той или иной империи, подавление одних имперских этносов и возвышение других и как финал — окончательный распад неустойчивой общности по ее естественным (читай: этническим) внутренним границам. Тысячелетнее существование такой псевдоцельности, как Византия, объясняется не ее силой, а исключительно слабостью окружения и благоприятной международной конъюнктурой. Если же обнаруживался настоящий противник, даже численно ничтожный (будь то древние склавины и анты, или болгары, или русичи Олега, Игоря и Святослава, или крестоносцы в союзе с венецианцами), а тем более — могучая турецкая империя Османов, тогда хилость и неконсолидированность этого колосса на глиняных ногах, якобы «супер»-этноса, сразу становилась очевидной.

Таким же хилым колоссом, только просуществовавшим лишь ничтожный миг в истории, был и «советский народ», так же записанный Гумилевым в суперэтносы, и так же распавшийся по этническим границам, не успев сложиться…

Превосходное стремление Гумилева перевести историю в категорию естественных наук ни в коей мере ему не удалось: он, увы, остался в пределах традиционной «науки мнений», так и не перейдя полностью под желанную сень «науки знаний и фактов», пасуя даже перед им же самим с блеском открытыми явлениями. В частности, важнейшее явление «пассионарности»

— несомненно реально существующее, всеми принимаемое и признаваемое за факт — осталось Гумилевым открыто, но так и не объяснено. Хуже того: объяснено антинаучно, едва ли не мистически. Таким образом, нагрузив читателя долгими рассуждениями о «факторе икс» в истории, а потом назвав его «пассионарностью», Гумилев, можно сказать, просто переименовал его в «фактор игрек», от чего дело не стало яснее. Но об этом мы поговорим подробно ниже.

Чтобы закончить тему неудачной терминологии, изобретенной или перверсированной Гумилевым[286], вспомним еще его знаменитый 

«вмещающий пейзаж», давно известный в науке под гораздо более точным, определенным и общепринятым названием «экологическая ниша»

. Никаких существенных отличий в этих понятиях вы не найдете, как ни ищите (Оккам осудил бы Гумилева), но только второе, в отличие от первого, наполнено очень конкретным содержанием и не позволяет мистифицировать проблему. Гумилев же явно преувеличивает роль и значение географического фактора в этногенезе, причем приводимый им фактический материал не стоит на высоте теоретической планки, поскольку пассионарность, как выясняется, с одинаковой силой проявляется в любых ландшафтах вплоть до Тибетских гор, тропической Африки и Заполярья. Следовательно, ландшафт не влияет вовсе или чрезвычайно слабо влияет на это явление как таковое, и посвящать ему столько внимания не стоило.

Второе. Во взглядах Гумилева отчетливо просматривается разрыв с диалектическим материализмом, а вследствие того — не только субъективный, но и объективный идеализм, граничащий с мистицизмом. Или, по выражению Бердяева, с «дурным натурморфизмом», когда, например, такие астрофизические сущности, как Земля, Вселенная, Космос наделяются автором душою и разумом, подменяя, по сути, понятие Бога. По Гумилеву получается, что субъектом истории является не то сама Земля, не то Биосфера или Природа, но уж во всяком случае не этнос сам по себе. Он словно забывает, что никто в природном мире, кроме человека и его сообществ, не имеет дара целеполагания, прогноза и перспективного планирования, и по этой простой причине не может считаться субъектом какого-либо исторического действия. Ведь материя сама по себе не разумна, и ложно понятая теория ноосферы не помогает выйти из заданного этим фактом дискурса.

Принципиальное забвение или отторжение законов диалектики (в первую очередь, закона перехода количества в качество) оказывает Гумилеву дурную услугу, в частности, при попытке описать и объяснить явление пассионарности. Он настойчиво утверждает, что началом «этногенеза» служит «пассионарный толчок», начисто игнорируя момент первоначального зарождения и развития нового этноса, когда — порой на длительном отрезке времени — происходит постепенное накопление свойств и параметров, приводящее именно к тому самому пассионарному толчку. Который на языке диалектики правильнее было бы называть не «толчком», а «скачком», то есть стремительным до взрывообразности обретением нового качественного состояния в результате накопления количественных изменений[287]. Никакой эксцесс не может служить началом процесса, ибо сам эксцесс есть результат процесса, его кульминационная стадия. Ни с того ни с сего эксцессы не возникают.