Основы этнополитики

То есть: одному племени, долгое время мигрировавшему в не самых благоприятных условиях, приглянулась экологическая ниша, занятая другим племенем. Которая была очень, очень хороша. Значит, надо взять ее, а жителей-автохтонов обречь «на съедение». Вот и все, проще некуда. Возможно, не все народы так рассуждали, но уж многие — это точно. А в досельскохозяйственной древности, когда основным источником пропитания была охота и собирательство, проблема территорий вполне укладывалась в общую концепцию биоценоза. Ее вполне изящно изложил в одной фразе Б. Ф. Поршнев: «Как правило, биоценоз насыщен видами до экологического предела, т. е. внедрение нового вида может произойти лишь путем вытеснения им другого вида, сходного по пищевым стремлениям»[442]. Вытеснение одного человеческого стада другим из своего охотничьего заповедника осуществлялось через большую или малую войну. В конечном счете, Великая Неандертальская война именно этим самым и была.

Война за территорию могла иметь и чисто демографическую, популяционную причину. О ней хорошо сказал Виктор Дольник: «Если из-за роста численности популяции или уменьшения емкости среды возникает ощущение дискомфорта, сопровождающееся учащением агрессивных стычек, то возникает субъективное ощущение, что “нас что-то слишком много” и “тут кто-то лишний”. Сигнал “тут кто-то лишний” запускает программу “найди своих и отделись от чужих, вместе со своими прогони чужих”».

А вот на санскрите слово «война» буквально означает борьбу за захват коров. Угон скота — древнейший промысел (но уж, конечно, не более древний, чем само скотоводство, возникшее, по новым данным, ок. 9-10 тыс. л.н.) и вполне достаточный мотив для войны. Тем более такой причиной мог быть захват женщин; частый в античном искусстве сюжет битвы кентавров с лапифами из-за дам — тому свидетельство, не говоря уж о мифах и легендах, взять хоть бы Троянскую войну… Впрочем, о таких похищениях ярче всего свидетельствует сам факт кроманьонско-неандертальской метисации.

Отделение скотоводческих племен от земледельцев и племен, ведших комплексное хозяйство, привело со временем к новому витку войн. Ибо внезапные набеги номадов давали им преимущества, коими те, конечно же, пользовались вовсю.

Итак, «золотого века», в коем люди не воевали бы друг с другом, не было никогда. Первобытно-общинный строй не знал классовых войн — это естественно и понятно. Но зато он прекрасно знал войны расовые (кроманьонцы против неандертальцев, например) и племенные. Войны велись поначалу из-за территорий, пищи (в том числе, каннибальской), женщин, возможно иных жизненно важных вещей (вспомним «Борьбу за огонь» Д. Рони-старшего).

Примерно пять-шесть тысяч лет до нашей эры добавился новый важнейший мотив, изменивший всю историю человечества

: захват пленных не ради съедения или жертвоприношения, но в видах рабовладения. Результатом таких войн стал рабовладельческий строй, в котором рабовладельцы были представлены одним этносом, победителем, а рабы — другими, этносами-побежденными[443]. Как следствие, появились и классовые войны: первое документально подтвержденное вооруженное восстание рабов против своих господ вспыхнуло в Египте около 2400 года до н. э.

Крайне важно подчеркнуть, что племенные войны (а все предшествующие классовым вышеописанные типы войн — суть войны именно племенные) не только предшествуют классовым: они их порождают. Классовая борьба вторична по отношению к борьбе этносов и рас. 

Этнические войны появились с появлением человека и сопровождают всю его историю, но самый класс рабов появился благодаря этническим войнам, поскольку одно племя в ходе военных действий пленило и порабощало другое. Соответственно, восстания рабов были, вместе с тем, восстаниями масс, иноплеменных по отношению к этносу-рабовладельцу. То есть — продолжением и разновидностью все тех же этнических войн.

Яркий пример — война против римского народа, которую вели под предводительством Спартака восставшие рабы всех национальностей от белых галлов, фракийцев или иберов до черных нубийцев или эфиопов. Развившись со временем в некоторых (не всех) цивилизационных системах в одну из важных движущих сил истории, классовая борьба, тем не менее, сохраняет свое вторичное и подчиненное положение по отношению к борьбе этносов, в том числе наций, и рас[444].

Неудивительно, что первые классовые, рабовладельческие общества возникли еще в четвертом тысячелетии до нашей эры именно в районе Передней Азии и Северной Африки, в зоне смешения рас, ведь именно эти земли были насквозь пропитаны атмосферой жестокой вражды со времен Великой Неандертальской войны. Убить, изнасиловать, поработить чужака, с которым можно делать все, что угодно, хоть съесть: таково было идейное и поведенческое наследие региона, его credo. Зато свои должны жить свободно и счастливо. Этакий национал-социализм античности…