Особенности еврейской эротики

Вот он Аленький цветочек! Как долго я ждал этой минуты. Мне хотелось припасть к нему губами и изворотливым юрким кончиком языка приготовить к тому, что его ожидало, но к моему удивлению он был влажен, горяч и легко открылся мне навстречу, будто давно уже ждал запоздалого гостя.

Я встал в позицию, которую рекомендовал мне Семен, взял в руки «Монстра» и вспомнил знаменитое напутствие Ленина «Правильной дорогой идете, товарищи».

В эту минуту раздался звонок в дверь. Короткий прерывистый звоночек, будто палец, нечаянно сорвался с кнопки или позвонивший, спохватившись, передумал в последнюю минуту заходить в гости.

Тетя вздрогнула, но не проснулась. Кого еще принесло с утра пораньше?

Мне хотелось обругать полковника: грозился создать «полосу безопасности».

На цыпочках я пробрался в прихожую, если это мама, то я пропал. Я забыл, что минуту назад при ней готов был бешено овладеть тетей.

Крепко видать сидит во мне комплекс порки, если я до сих пор боюсь свою мать.

А ведь когда мы убивали араба-сутенера, я не дрогнул: «Собаке собачья смерть!» — сказал я на его могиле. Хотя надо признать, что он оказал нам достойное сопротивление.

«Такого не просто загнать в газовую камеру», — усмехаясь, сказал Салик, ногой отпихивая мертвое тело сутенера.

В этом отличие так называемых хороших людей от плохих.

Человек хороший слаб и не может противиться насилию, а плохому нет нужды претворяться хорошим у него есть аргумент для убеждения — сила.

Заглянув в глазок, я увидел почтальона Мишу с выпученными глазами и грязным кляпом во рту: железные руки Семена так стиснули бедняге горло, что он посинел от натуги, и кажется, готов отдать богу душу. Зря я облаял полковника он как всегда на страже, хотя и допустил этого кретина до самых дверей.

Михаил Розенталь был самый педантичный почтальон в нашем районе и любил, чтобы у него расписывались на каждой бумажке. Меня его глуповатая исполнительность выводила из себя. Тупой еврей хуже фашиста. Хорошо бы Семен отбил ему почки.

Я вернулся в гостиную.

Итак, на чем мы остановились. На заветах мудрого Ленина…

Наш паровоз вперед летит, в постели остановка…

В путь, как поется в славной солдатской песне, в путь, а для тебя, родная… есть штучка удалая…

— Здравствуйте, товарищ Борман!

— Здравствуйте, Иосиф Виссарионович, только я Бергман, а не Борман.

— Путь вам, более или менее ясен, товарищ Бергман?

— Так точно, Иосиф Виссарионович, — проникнуть в алеющую и пламенную даль…

— Вы имеете в виду коммунизм, товарищ Бергман?

— Нет, товарищ Сталин, я имею в виду женский половой орган!

— Вы идете ложным путем, товарищ Борман, народ и партия вас не поймут…

— Я Бергман, товарищ Сталин!

— Это уже не имеет значения, гражданин Борман!»

Я снова принял позицию, которую мне рекомендовал Семен настроил компас и понемногу стал проникать в сладчайшую и заманчивую даль.

Я был предельно осторожен, как канатоходец над пропастью.

Я продвигался вперед со скоростью один сантиметр в минуту, прислушиваясь и приглядываясь к реакции моей непредсказуемой тетушки.

Это было непередаваемо сладкое и вместе с тем жуткое ощущение, будто я вот-вот сорвусь с каната и с воем низвергнусь в вагину.

Когда я полностью вошел в нее (О, долгожданный миг счастья!) наступили сладостно мучительные спазмы, и я упал в бездонную пропасть наслаждения.

Почувствовав бурную пульсацию моего фаллоса, она вздрогнула. Меня охватил ужас. Что я наделал, я изнасиловал свою тетю!..

Первой моей мыслью было бежать, бежать без оглядки, куда глаза глядят. Но тут я вспомнил, что безумно люблю тетю и готов пострадать за свой гнусный поступок.

Я хотел ее еще и еще раз. Мой нежный и ласковый Фюрер был также напряжен, как и прежде.

С предельной осторожностью я снова начал совершать поступательные движения. ОН работал как железнодорожный состав, идущий в гору: натужно, но уверенно неся тонны груза в семенных протоках готовых низвергнуться ниагарским водопадом.

Иногда я останавливался и прислушивался к дыханию тети. Оно было ровным и спокойным как дыхание младенца. На щеках у нее вспыхнул румянец, ресницы радостно подрагивали. А, может быть, мне это казалось.