Особенности еврейской эротики

«Комплекс маленького человека» — скажете вы. Да, это у меня последствия семейного диктата и маминой порки в далеком детстве.

Чтобы ребенок был раскрепощен и уверен в себе, он должен знать особую материнскую ласку, как это водится у еврейских мам, которые воспитывают будущих гениев. Почему так не любят моих обласканных своими мамами еврейских соотечественников? Потому что они до рвоты ценят себя (вследствие особой материнской любви) и со стороны кажутся выскочками, а это неприятно таким маленьким людям как я и Гитлер. Пока мы маленькие, нам досадно, «Каждое говно неоправданно корчит из себя гения», но когда мы становимся большими, неприязнь к еврею, уверенному в своей избранности, принимает у нас патологический характер.

Уже дважды на этой неделе я опоздал на урок русской литературы, чем поверг в невообразимое изумление всех поклонников мисс Флоры Глейн. Меня они считают главным ее обожателем, не ведая, простофили, что пока я и другие страдатели мысленно обладают ею в учительской (мне доставляет удовольствие воображать, будто я беру ее на столе, где вповалку лежат классные журналы) она, не теряя времени, занимается сексом с бравым физкультурником, уединяясь с ним в спортивном зале.

В то благословенное утро в семь тридцать пять я, как обычно, направился в ванную комнату и вдруг увидел тетю Рейчел. Она безмятежно спала на диване в гостиной и была абсолютно голой. На мгновение я потерял способность мыслить. Я стоял и тупо смотрел на свою бесстыдно-оголенную тетку. Как она попала сюда, ведь должна быть в мансарде и почему вдруг раздета?

У нее было молодое загорелое тело и белые полоски там, где доступ хмурому австрийскому солнцу закрывали лифчик и трусики. Лежала она в свободной позе натурщицы, будто нарочно раздвинув ноги перед объективом фотоаппарата. То, что я немедленно «сфотографировал», взглянув на ее изящное и наполненное утренней негой тело, привело меня в дивное упоение. Маленькие грушевидные груди с царственно устремляющимися ввысь сосцами, перламутрово-гладкий живот волнующей грацией, уходящий в пах и треугольная кучерявая рощица лобка, плавно переходящая в алеющее и выбритое таинство.

Это было волшебное видение. В первое мгновение я подумал, что продолжаю спать и бог наградил меня замечательным эротическим сновидением. Завороженный, я стоял и разглядывал изящную фигурку тети. Не знаю, сколько это продолжалось. Время, казалось, остановилось для меня навсегда.

Внезапно я понял, что это не сон, и я могу подойти ближе и даже дотронуться рукой до ее полных волшебных бедер.

Едва дыша, я подошел к Рейчел вплотную и воровато кинул взгляд на «Аленький цветочек». Этот нежный пушистый холмик, перерезанный посередине глубокой пунцовой чертой, словно магнитом притягивал меня к себе. Меня обдало жаром, я не мог оторвать от него взгляда. Не отдавая отчета своим поступкам, я нагнулся и легким движением указательного пальца коснулся его нежнейших лепестков. Только потом, великовозрастный мудак, я узнал, что это половые губы.

Едва заметная дрожь прошла по телу моей тети. Я отпрянул замер. Вот сейчас она увидит мою бесстыдную рожу и с позором выставит вон. Я весь сжался и затих, мне хотелось стать невидимым как микроб. Но по-прежнему она дышала ровно и тихо, словно потешаясь над моими страхами. И тогда я осмелел и поцеловал ее длинные стройные ноги. Это было восхитительное ощущение, которое я испытал однажды в Тель-Авивском национальном музее.

В окружении одноклассников я стоял в центре античного павильона и созерцал статую Венеры Милосской. Экскурсию в музей организовал Григорий Аронович Фишман еще во времена своего мятежного директорства.

— Я никогда не устаю видеть в женщине источник красоты и поэзии, — сказал он нам, с благоговением взирая на величественное изваяние богини.

На вопрос Семена: «Ведь она безрукая?»

Григорий Аронович с упреком сказал:

«А ты, как культурный человек, Цукерман, должен был этого не заметить! Тебе бы только про вздыбленные члены читать в пошлых эротических романах»

Это неосторожная фраза Арона Григорьевича подтвердила версию Салика о том, что директор, скорее всего педик и неравнодушен к нашему физруку.

«С чего бы ему демонстрировать чужие гениталии?» — убеждал нас Салик. «А с каким упоением он пел нам о еврейском обрезанном члене, будто в себе самом испытал все его волшебные чары…»

«Я не читаю эротические романы», — обиженно парировал Семен, и это было чистой правдой. Кроме известного труда Августа Бебеля «Женщина и социализм», в котором автор описывает варварский обычай именуемый правом первой ночи, он не открывал в жизни ни одной книги, не считая учебника по анатомии.

— Когда видишь в женщине венец мироздания, — продолжал Григорий Аронович, — это Любовь, господа, а когда самку — порнография.