Особенности еврейской эротики

Я проявил в этот день неслыханную дерзость и поцеловал нежный розовый сосок мадам Рейчел. Он был поразительно вял и терпок на вкус. Я снова припал к нему устами, но теперь — о чудо! — он налился живительным соком любви и источал пьянящий аромат страсти. Я жадно впитывал в себя эту жизненную влагу желая испить ее до дна. Легкая и непринужденная игра кончиком языка приятна любой женщине: она чувствует, что мужчина искренен и хочет доставить ей чувственную радость.

Я немного увлекся (еще бы, так вкусно), но она вдруг вздрогнула и испустила тихий протяжный стон. У нее затрепетали веки. О, ужас! Я весь сжался, похолодел. Разбудил-таки, скотина! Что же, получай, сейчас она плюнет в твои чистые невинные очи. Что я скажу ей — здравствуй, тетя, это я, твой пельмешек!

К счастью, она сладко потянулась в постели, повернулась на бок и порывисто обняла подушку. Я облегченно вздохнул, вытер пот со лба и поспешно ретировался к дверям. Слава Богу, сегодня все обошлось без драматических инцидентов, а завтра я придумаю что-нибудь покруче.

«Интересно, что вы понимаете под словом круче, синьор, — иронизировал я над собой по дороге в школу, — поцеловать правый сосок, Рэйчел? Не кажется ли вам, что при таких темпах очередь до аленького цветка дойдет как раз к концу учебного года?

Это не может длиться вечно, надо проявить активность, убеждал я себя. Но ты ведь уже был активен, Жан, и это едва не обернулось бедой»

Я не знал, что мне делать: открыться тете было стыдно, быть застигнутым ею врасплох того хуже.

Я решил поделиться своими сомнениями с Саликом и очень удивил его этой новостью.

— Правильно ли я тебя понял, Гиббон, — сказал он, — у тебя появилась возможность стать мужчиной?!

— Да, я хочу овладеть тетей, — скромно сказал я, потупив глаза.

Невозможно описать восторг, охвативший выдающегося полководца:

— «ВЕЛИКИЙ ТРАХ!» — так мы назовем эту операцию, — торжественно произнес он.

— Давай лучше назовем ее «Первый трах», — предложил я и, кажется, угодил другу. Соломон Горвиц не только принял предложенную мной модификацию, но и существенно развил ее:

— ПЕРВЫЙ ТРАХ! — это как боевое крещение, — констатировал он, — это как высадка десанта в расположение противника…

«Завел шарманку, обреченно подумал я, сейчас начнет знакомить личный состав с театром военных действий»

Но Салик удивил меня, заявив, что все устроит в течение суток:

— Мой фюрер, — сказал он, — в военном деле без стратегии никак нельзя.

— Что вы предлагаете, полковник, — усмехнулся я, — взять тетушку штурмом?

— Ни в коем случае, — вскричал Салик, — штурм в данном случае бессмысленная акция, которая приведет к ненужным потерям.

— Лишение невинности — всегда потеря — горько пошутил я.

Но Салик, грубый солдафон, не понял иронии:

— Сегодня я нанесу на карту диспозицию сторон, — сказал он, — а завтра мы овладеем крепостью.

Стратегические прожекты моего друга казались мне нереальными, потому что жить у нас тетушке оставалось всего два дня.

Я безнадежно терял время, а между тем у стен моей неприступной крепости, кое-кто проводил боевые маневры.

Пока я был погружен в эмоции по поводу своей неразделенной любви, у нас дома назревали любопытные события.

Я мучительно соображал, как овладеть тетушкой так чтобы она ничего не почувствовала и плохо спал ночь.

Утром меня едва не застукал папаша. Впрочем, это я застиг его за очень непристойным занятием.

Прямо с кровати, босиком, протирая сонные глаза, я устремился к дивану и вдруг увидел сгорбленную фигуру отца.

В жизни папа был «безобразный коротышка» (меткое прозвище, данное ему желчной супругой) метр шестьдесят с кепкой, но сегодня, удивительно как меняется человек в экстремальной ситуации, он хищно возвышался над тетей и неуклюже возился при этом с ширинкой. Мой отец стоял в согбенной позе бегуна на старте: шея по-бычьи натужена, а хилые плечи странно содрогаются, будто он беззвучно смеется или захлебывается в горьких рыданиях.

Читатель, конечно, разгадал истинную причину этих содроганий, но я, к стыду своему, не сразу понял, что бы это такое могло значить.

Только теперь я заметил, как он прифрантился. Неприхотливый в одежде, в это утро папочка нацепил на себя парадный английский костюм (и это в дикую жару, которую обещали сегодня метеорологи), красный галстук в белую крапинку и черные туфли итальянского производства на высоких каблуках. При махоньком росте отца лишние три-четыре сантиметра, имели для него судьбоносное значение. Одного я только не понимаю, кого он хотел впечатлить своими добавочными сантиметрами, ведь тетя Рейчел сладко спала.

Брюки у отца были приспущены (позднее все-таки у меня зажигание) и занимался он тем, (ты прав, читатель) за что его неоднократно упрекала мать.