Особое задание: Повести и рассказы

— А раненых оставим им на растерзание? — Нет, Иван, такой вариант нам не подходит. А что касается времени — тяни. Иди, говори с ними.

Теперь Хорошунов, вскинув над головой белую тряпку, шел к парламентерам. Но как только он поднялся из ложбинки, с той стороны застрочил «Эрликон». Иван Федотович почувствовал сильный толчок в плечо, и тотчас его фуфайка обагрилась кровью. Он упал, отшвырнув тряпку, и, превозмогая боль, пополз назад.

Не ожидая команды, Миша выстрелил в того всадника, который требовал от партизан капитуляции. Лошадь его вздыбилась и рухнула на землю, увлекая седока.

— Огонь! — запоздало крикнул Хорошунов.

— Ну, товарищи, — предупредил после короткой и жаркой перестрелки своих бойцов Ломакин. — Зарывайтесь в землю глубже. Сейчас они озвереют.

И точно. Снаряды, один за другим, стали прошивать кошары, скирды и землянку. Дым, гарь, красные языки пламени окутали местность. Каменная земля стонала и охала после каждого очередного залпа. Артиллерийская канонада продолжалась четверть часа, а Мише показалось, что она длилась вечность. Ветер нес черные хлопья сгоревшей соломы на партизан. Точно траурным покрывалом они опускались на развороченные строения, на белые клочки заснеженной земли. Врагам думалось, что они смешали все живое с тленом, но стоило кавалеристам пересечь гребень возвышенности, как их встретил все тот же меткий огонь партизанских винтовок и автоматов.

После седьмой безуспешной атаки каратели установили в тылу партизан несколько ротных минометов. С противным воем шлепались мины в лагере партизан. Осколки то и дело рассыпались над головами замерших людей.

От огня и дыма стало не только жарко, но и душно. Воздух, — пропитанный гарью, застревал в горле, вызывал кашель, тошноту, выжимал из глаз слезы.

Перед тем, как еще раз броситься на догорающие кошары, гитлеровцы снова потребовали капитуляции. Им ответила тишина. Опасаясь подвоха, солдаты, теперь в большинстве своем немцы, бежали, по-заячьи петляя и часто бросаясь на спасительную землю.

— Ага, гады, научили вас, как надо ходить по русской земле! — с ликованием кричал Миша. Они с отцом уже сменили третью позицию. Но от кошары не отходили: боялись, что враги, ворвавшись в нее, начнут глумиться над ранеными.

— Научить-то научили, — пробасил Зиновии Афиногенович, — да скоро нечем будет.

Миша и сам видел, что патронов становится все меньше. У него осталось две обоймы, в пу-лемете кончается лента. И как только партизаны отбили очередную атаку, а сзади и сбоку заработали пушки и минометы, он вместо того, чтобы поспешить в воронку, короткими упругими прыжками помчался к чернеющим на снегу убитым солдатам.

Зиновий Афиногенович едва успел крикнуть, чтобы сын вернулся, как Миша уже оказался около первого мертвеца. Разорвавшийся вблизи снаряд закрыл мальчика ослепительной вспышкой и густой завесой дыма. Но вот она рассеялась, и отец увидел, что Миша лежит около другого мертвого карателя. Теперь уже многие партизаны с волнением наблюдали за отчаянной вылазкой пионера.

— Зачем вы разрешили? — спросил Зиновия Афиногеновича подбежавший Хорошунов.

— Сам он, чертенок…

Хорошунов и Романов зорко следили за врагом. Заметят или нет?

А Миша легко и быстро перебирался от одного убитого к другому. В то время, когда его оглушал очередной взрыв, он точно сливался с землей. Но стоило грохоту и свисту осколков прокатиться над головой, он снова продолжал резать ремни, бросать патронташи в вещмешок. Сейчас он чувствовал себя Гаврошем. Тем любимым Гаврошем, с которым не расставался с тех пор, как научился читать. Конечно, Мише повезло больше, чем его сверстнику с бульвара Тампль — у него были любящие отец и мать, он не кутался в чужие платки и не ночевал в брюхе слона. Но в остальном он всегда хотел быть похожим на Гавроша. Переползая от одного убитого к другому, он знал, что з(а ним следит отец, а может быть, все партизаны, как за Гаврошем следили защитники баррикады. Разница была лишь в том, что фашисты пока его не заметили.

Он. подобрался так близко к бугру, за которым скрывались каратели, что они, очевидно, что-то заподозрили. Мертвенный зеленый свет ракеты, мерцая, залил поляну. За первой ракетой взлетели вторая, третья… Миша лежал ни живой, ни мертвый. Теперь он убежден: враги что-то почуяли. Но, освелив поле и не обнаружив ничего подозрительного, каратели дали несколько неприцельных очередей. Пули цокались о мерзкую землю, со звоном ударялись о каски, натыкались на бездыханных лошадей.

Когда Миша, волоча тяжеленный мешок с патронами и гранатами, добрался до кошары, пот лил ручьями с его счастливого лица. Отец молча и до боли в суставах сжал его в объятиях. Чтобы предупредить сына от повторной вылазки, он возбужденно-радостно сказал:

— Этого нам хватит до конца жизни. А уж до ночи — это наверняка.

С наступлением густых сумерек враги присмирели. Только через определенное время они пускали в небо ракеты — синие, зеленые, красные, белые. Они боялись, что партизаны вос-пользуются темнотой и просочатся сквозь их заслоны.