Остановка в пути

После несказанных мучений я изобразил на бумажном обрывке раскидистую крестовину загадок, но когда я наконец-то сообразил, как в сложное переплетение вопросов все-таки ввести еще отменное слово «кенгуру», наступил вечер и подошло время отправляться спать; я сунул рукопись моего первого собственного кроссворда в шапку, служившую мне также подушкой, и погрузился в сон, которому пришлось делить с моими ожиданиями наступившую ночь.

Новый день начался так, как начинались уже многие и многие дни: с хрипловатой перебранки у корыта, с бессмысленного пения на перекличке, с чересчур маленькой пайки хлеба; день этот уже собрался было катиться по привычной колее, когда я резко изменил его ход.

Мне пришлось уговорить двух-трех человек, чтобы они освободили уголок аппельплаца и не занимали его, мне даже вспомнить тошно, сколько сил я положил на это; кое-кто вдруг решил, что во всем лагере только и единственно в этом месте легко дышится и, судя по их негодованию, они ждали, что именно в этом месте вот-вот разверзнется земля и откроется доступ к сокровищам Сезама или, того лучше, к сносной кладовке.

А я говорил примерно следующее: послушай, сосед, если здесь найдут нефть — она твоя. Меня в расчет не бери, я тут же уберусь. Со мной делиться не нужно, я и капли того керосину не хочу, весь себе оставь, но сейчас освободи-ка место. Уговор остается в силе и на случай золотых или алмазных россыпей. Найдешь золото или алмазы, мне о том ни слова, а пока что — освободи место, папаша. Отойдешь на два-три шага, я на весь мир раструблю, что ты ушел добровольно, а не отойдешь, так весь мир скоро узнает, из-за кого я опять попал к дебоширам. Да-да, я уже там был. И, знаешь, за зверские драки. Ну, будь человеком, освободи место. Потом и тебя примем в игру.

Среди нашего монотонного бытия подобная речь обещала многое, а на неуступчивых «землевладельцев» набросились такие, кто умел говорить с ними на понятном им языке, и я получил требуемое место.

Я прошелся по нему доской, пригладил как мог и стал переносить на песок чертеж кроссворда, клетки по горизонтали, клетки по вертикали, а также вписывать цифры в клетки, начинающие слово.

— Это что ж… Ты никак считать учишься?

— Он нам сейчас карту мира изобразит и кратчайший путь, которым японцы придут нас освобождать.

— Э, язви тя… тоже еще изобретатель нашелся!

— Эй, вы что, не видите, он же чертит кроссворд!

Но вот я кончил и стал громко читать по своему обрывку вопросы:

— Первое по горизонтали — племя.

— Да их же тыщ десять найдется!

— Но не из восьми букв; племя из восьми букв можно угадать.

— А что там первое по вертикали?

— Первое по вертикали — изделие из муки, пять букв, ни за что не догадаетесь.

Секунды через три по меньшей мере трое хором выкрикнули:

— Булка!

— Булка подходит, да-да, впиши-ка: булка. Значит, племя начинается на «б», восемь букв и первая «б»; неужели не найдется среди нас ученого человека?

Ученый человек нашелся, он был не то этнографом, не то отгадчиком кроссвордов, во всяком случае, он знал о ботокудах, и я вцарапал их в лагерный песок.

Но чтобы ответить на все вопросы, требовалось немало времени, требовался целый день, включая обед — получить суп, выхлебать, — ибо и в очереди к солдатскому котлу не прекращались поиски островов, валютных единиц и сортов фруктов.

И понятно, вспыхивали там и сям споры, к примеру вправе ли я сокращать название яблок с «лондонского пепина» до просто «пепин».

Возникли и технические трудности: чем больше разгадывался кроссворд, тем сложнее было записывать найденные слова. Все же площадка для нашей головоломки была не меньше маленького садового участка, ведь только крупные буквы можно прочесть в песке, и как бы аккуратно мы не вносили новые слова, старые при этом вытаптывались, ох и рев же поднимался!

Но в подобной ситуации всегда сыщется находчивый человек. Старосту какого-то барака уговорили одолжить нам деревянную раму его индивидуальной кровати; с этой переносной площадки можно было вписывать в квадраты новые сведения так, чтобы старые не слишком страдали.

А когда мне пришло в голову, что сие творение, над которым десяток людей постарше и пообразованней меня ломают голову, измыслил я единолично, так я сам себе удивился, но тут же сказал себе, что цифры — еще не аргументы. Я, конечно же, не равен десятерым только оттого, что десять человек пыхтят над моей выдумкой, а десятеро в свою очередь не всегда больше одного. Сколько требуется человек, чтобы протянуть нитку сквозь игольное ушко?

И все же, чтоб мной не овладело безразличие, позаботились окружающие. Со мной стали говорить совсем новым тоном: скажи, ты нам завтра придумаешь кроссворд? Или: ох приятель, я считал, мы в жизнь не справимся, или: однако ты нам твердый орешек подкинул!

Мы и ты — весьма своеобразное разделение, и я не знал, можно ли мне по этому поводу радоваться и нужно ли мне вообще радоваться. Ибо до сих пор было не очень-то выгодно выделяться из общей массы.

Ну что ж, я стал кроссвордистом. Вначале прославился в своем бараке, затем в блоке, а далее и по всему лагерю — мастер-кроссвордист.