Остатки былой роскоши

Служба недавно кончилась. Торжественный покой царил в церкви, святые с икон сурово взирали на Хрусталева, будто знали про него все-все. Это еще больше подстегнуло Матвея Фомича к акту покаяния. Один из священников согласился его исповедать, Хрусталев лишь попросил уединения. Священник отвел его в отдаленный угол церкви, начал строго:

– Крест носишь? – Матвей Фомич отрицательно мотнул головой. Священник растерялся, но в глазах новоявленного прихожанина было столько мольбы и отчаяния, что он великодушно сказал: – Слушаю тебя.

– Батюшка, – бухнулся на колени Хрусталев со слезами на глазах. Священник вздрогнул от неожиданности и попятился, но Матвей Фомич схватил его за рясу: – Батюшка, преследует меня покойник днем и ночью. Страшно мне, боюсь я его...

– Во снах преследует или наяву?

– И так и так. Что мне делать, батюшка?

– Много ль прогневил того покойника?

– Да, батюшка, много. – Правильно предупреждала Анастасия, о себе дрянь рассказывать тяжело, в горле пересохло, сухие губы едва ворочались. – Обманул я его, когда он был жив. В сговоре принимал участие против него, разорил его и в тюрьму помог сесть. А он умер, да только теперь нет мне покоя.

– Искренне раскаиваешься в содеянном?

– Да, да! Но это еще не все. Я любил деньги, из-за них совершал то, что рассказал вам. А еще я вру. Вру и без надобности, просто так. Врется – вот и вру. Еще пью, много пью, нутро не принимает, а я пью. И льстивый я... и прелюбодеяние уважаю, на молоденьких меня тянет, честно говорю... и вообще, я нечестный, на руку тоже. Я мстительный, но у нас, на моей работе, все мстительные – так положено. Я такая сволочь, что не знаю, простит ли мне бог грехи?

– Бог милостив. Посты соблюдаешь?

– Нет. Я ничего не соблюдаю. Но буду соблюдать, клянусь. Я научусь, честное слово, только освободи ты меня от покойника.

Батюшка глубоко задумался. А Хрусталев ждал. По лицу его струйками стекал пот, он молитвенно сложил руки и ждал приговора с напряжением, какого не помнил за всю свою жизнь. Матвей Фомич очень волновался, ведь сию минуту решалась его судьба. Нет, жизнь.

– Я могу лишь грехи отпустить, – сказал священник. – Свечу поставь за упокой души, закажи молебен, сам попостись и помолись о душе, тобой погубленной. И зла не твори больше. Зло – оно от лукавого, гони от себя соблазны.

– И он уйдет? – В глазах Хрусталева лихорадочно сверкнуло упование.

– Уйдет, когда господь простит тебя.

Хрусталев свечу поставил, молебен заказал, отпущение грехов получил, ночь решил провести на коленях в молитвах. Купил молитвенник в церкви, раскрыл... и ни одного слова не понял. Ладно, потом разберется. А к тем, сатанинским слугам в администрации, не поедет. Все, праведно жить будет, работать пойдет... неизвестно куда. За пятнадцать лет, что помогал городским властям рулить по пути от совдепии к демократии, работать разучился. «Но ничего, – уговаривал себя Хрусталев, – было бы желание. Все еще впереди».

Не заметил он, как выехал за черту города. «Зачем же я сюда поехал? Ах да, от пистолета надо избавиться», – припомнил Матвей Фомич. Оказывается, колеса сами принесли на окраину для этой цели. Уже стемнело, он включил фары и проехал некоторое расстояние, выбирая безлюдное место. Впрочем, откуда взяться здесь людям? Одни машины спешили в город, да и тех было мало. Остановил автомобиль у поля, достал емкость из багажника, сбежал в кювет и поджег. Костерок хоть и небольшой, а разгорелся. Вот он, свет новой жизни! А ведь жить порядочным человеком тоже неплохо: тебя не беспокоят призраки, совесть не надо водкой глушить, против друзей не заставят выступать. Вот если бы так пожить, ну хоть немного. А почему немного? Теперь он так и будет жить: честно, открыто. Он поклялся, что изменится. Хрусталев, сжигая прошлое, неумело заплясал под языки пламени и рассмеялся. Заплясал оттого, что давно ему не было так хорошо, легко; вдруг...

– Матвей! Хрусталев!

Почему счастье так скоро заканчивается? Когда первый раз он получил крупную взятку, счастлив был несколько дней. Но после второго раза счастье длилось всего день, затем привык и совсем не испытывал счастья. Голос убил в Матвее Фомиче счастье. Он растерянно поднял голову... Рощин? Одна машина проехала, полоснув по силуэту фарами, другая... Да, неподалеку, у иномарки, виднелся силуэт Кима, и его голос прозвучал отчетливо. Рощин двинулся навстречу. Хрусталев сначала отступал медленно, затем все быстрее и быстрее, наконец сорвался с места, взлетел на пригорок с необычайной легкостью, забрался в машину и повернул ключ. Только сердце бухало, только дышал часто и глубоко... Оглянулся.

– Погоди, Хрусталев! – крикнул Рощин, догоняя.