Остаться в живых. Прицельная дальность

Леха вспомнил, что Кущ и слыхом не слыхивал о зарядах на дне, но необходимость объясняться больше не пугала. Что означала еще одна открывшаяся ложь в сравнении с длинной чередой обманов, предстоящих впереди? А в том, что придется лгать и изворачиваться во время предстоящего следствия, он не сомневался, как и в том, что надо будет откупаться. Сезон кончился вместе с фильмом о солнце, море и приятности супружеской неверности. Дальше были будни.

— Потом объясню…

Он махнул рукой в сторону растерянного Куща и подошел к Ленке, стоявшей неподвижно, словно корабельная скульптура. Или Бегущая по волнам на виденной в детстве литографии. Только герои у Грина были благородны до полного неправдоподобия, жили долго и умирали в один день, но от этого становились только более привлекательными. В жизни так не бывало. В жизни почему-то чаще бывало так, как сейчас. Без благородства и красивых диалогов.

— Ты поможешь мне его поднять? — спросил он негромко.

Изотова кивнула, продолжая жадно смотреть на страшную картину перед ней. И Леха подумал еще, что так смотрят, когда хотят что-то сохранить в памяти надолго, если не навсегда!

— Что это было? — опять завел свое Владимир Анатольевич.

«Ласточка» подошла совсем близко. Девицы уже выли не в рубке, а стоя у планшира. Вот уж кто был перепуган не на шутку. Скучная поездка с вымученным ночным весельем оборачивалась одной большой неприятностью.

Когда они с Ленкой поднимали тело Ельцова на «Адвенчер», Леха поразился, насколько тяжелым оказался Олег, казалось, он налился свинцом. Внешне, если не считать обильного кровотечения из носа, рта и ушей, тело было практически не повреждено, а вот с позвоночником он не ошибся — взрывная волна перебила его в нескольких местах. Глаза Ельцова были широко открыты, в них не было ни муки, ни боли — одно бесконечное удивление. Пока Пименов правил к «Тайне», Олег лежал между двумя банками, как куча мокрого белья, брошенного на пайолы, и при каждом скачке «резинки» по короткой волне голова его болталась на переломанной шее игрушкой-неваляшкой, были когда-то такие. Ленка же вела себя спокойно, словно и не прожила с этим, пусть и нелюбимым, человеком несколько лет, — помогла поднять тело из воды, уложить на дно лодки, а теперь сидела на носовой банке спиной к покойнику и даже не поворачивалась. И горе не лежало у нее на плечах неподъемным грузом, Леха умел замечать такие вещи.

Кущенко самостоятельно к «Тайне» швартоваться не стал — девицы в помощницы не годились, но и далеко не отошел, болтался рядом, постоянно подрабатывая двигателями, чтобы удержать яхту на месте, словно известный органический продукт в проруби. Вопросы он более не задавал, но разговор был еще впереди: Владимир Анатольевич был не из тех людей, кто воспринимает действительность как данность. Выражение его лица было не просто угрожающим. Глядя на него, хотелось исчезнуть, оказаться за тысячу миль от этих мест и желательно под охраной.

И когда он вступил на борт «Тайны», глаза у него были белые от бешенства. Через тело Ельцова он просто переступил и пошел на Леху, словно бык, опустив голову, угрожающе расставив чуть в стороны коротенькие ручки, сжатые в кулаки.

Пименов не стал ждать первого удара, а, отступив, выдернул из креплений на щите короткий багор и взял его на изготовку.

— Ты б остыл, служивый, — сказал он спокойно. — Я ж тебе не мичман и не матросик бесправный… Ответить смогу.

Владимир Анатольевич сделал еще шаг и остановился.

Нет, трусом он не был, но и безрассудным его тоже никто бы не назвал. Одно дело куражиться над теми, кто не может тебе ответить, и совершенно другое — лезть на рожон, рискуя получить багром по голове. А в том, что Леха в случае чего ударит, сомневаться не приходилось. Со смертью Ельцова необходимость соблюдать политес отпала, каждый мог быть самим собой. Кущенко — самоуверенным, злым, как цепной пес, каким он и был всегда, а Леха только сейчас наконец-то мог показать, что и он далеко не овца.

— Ты, сволочь губатая, у меня сядешь! — заявил Кущ и пошел красными пятнами, что твой осьминог, выдернутый на поверхность уверенной рукой рыбака. — Ты у меня так сядешь, что к тому времени, как отмотаешь срок, никто и помнить не будет, как ты выглядел! Ты что это, падла, устроил? Это ты меня взорвать хотел? Да? Это ты на меня хвост поднял? Да? Да ты понимаешь, на кого ты его поднял, дебил? Я ж тебя в порошок стирать не стану, бля!

— Дурак ты, Володенька, — негромко сказала Изотова. Это были первые слова, которые она сказала после смерти мужа. — Как есть — дурак. Ну объясни, сам у себя спроси — на кой хрен ему тебя взрывать?

— Ну да, — пропищал Владимир Анатольевич как можно более грозно. — Так я и поверил! Оно что — само там грохнуло? Что вообще там случилось? А если бы не этот твой, — он небрежно махнул головой в сторону неподвижного тела Ельцова, — а я полез в воду? Что было бы?