Остров гориллоидов

— С мадам Ленуар?.. — Летчик на мгновение перестал работать, и голос его зазвучал серьезно и глухо.

— Ведь я вас любил, мадам. Вы это знаете. И мне не было обидно, когда вы не ответили на мое чувство. Ведь вы были женой фашиста, вождя и героя. Но как вышло, что вы связались с этой дрянью? Вот чего я не могу понять! — Летчик передернул как от боли головой и снова взялся прилаживать пропеллер.

Голос Мадлен дрожал, но слез в нем не было:

— Я его люблю. Поняли? Я его люблю. Вашей я не буду. Вы думаете, что я слабенькая девочка?.. Нет, умереть и я сумею.

Мадлен замолчала, потом сказала тихо и с мольбой:

— Тракар, будьте человеком. Сделайте для меня только одно, оставьте меня здесь. Андрей убит… — Рыданья прервали слова молодой женщины.

Летчик расхохотался:

— Оставить здесь? Ну, нет, милочка! Вчера бы я полез к черту на рога, если бы вы того пожелали, а сегодня… Сегодня другое дело. Что касается смерти, то это от вас никогда не уйдет, но раньше вы еще пригодитесь на что-нибудь путное… Готово. Ахматов, что там делают эти обезьяны?.. Ничего поблизости не видно? Идите сюда, и подкатим машину к воротам.

Ильин, лежавший до сих пор без движения и тщетно пытавшийся выдавить из головы хоть какую-нибудь дельную мысль, бешено рванул веревки и завозился на земле. Мадлен с криком бросилась к нему, но в следующий момент она уже билась в руках Тракара.

— А ну-ка, Ахматов, дайте мне веревочку. Ничего не поделаешь, придется связать ей лапки… Осторожнее! Я не имею никакого желания повредить вам кожу. Ну, так хорошо. Теперь лезьте, Ахматов, в машину, а я ее вам подам… Теперь ремнями к сиденью, и покрепче. Постойте, я сам… Готово. Слезайте, заворачивайте хвост машины.

Машина медленно покатилась к воротам. Несколько мгновений Ильин с холодным отчаянием провожал взглядом бледное лицо, склоненное над бортом аэроплана, за тем сломилась воля, и не стало силы смотреть. Тогда бессильным движением он опустил голову… и вдруг невольно вздрогнул всем телом.

Без перерыва загремели выстрелы…

Темная, залитая кровью фигура выползла из-под крыши большого полуразбитого ящика и, тяжело припадая на ногу и придерживаясь за стену, наклонилась к лежавшему у пролома оружию.

— Алло!..

Оба фашиста стремительно обернулись, и рука летчика уже опустилась к кобуре у пояса, когда почти без перерыва загремели выстрелы… Продолжением чудовищного сна показался Ильину Дюпон, весь измазанный кровью и поспешно развязывавший у него на руках узлы веревок.

Тракар лежал на спине близ левого крыла. Его лицо, белое от сильного внутреннего кровоизлияния, сохраняло выражение изумления. В двух шагах от него еще хрипел и дергался Ахматов.

Когда распахнулись массивные железные ворота и яркий свет залил внутренность ангара, странно было, что солнце еще едва перевалило за полдень. Рокочущий гул мотора покрыл отдельные беспорядочные выстрелы, и когда мангровые деревья болота темными точками упали в пропасть, Ильин с бесконечной нежностью обнял склонившуюся рядом с ним в глубоком обмороке молодую женщину и принялся развязывать узлы веревок.

XVIII. КОНЬЯК, ДЫРКИ И РАССКАЗ ДЮПОНА

Выключив мотор, Дюпон широкими кругами спускался вниз. Чаша горизонта сжималась и делалась плоской, узенькая ниточка реки стала широкой лентой, затем далеко убежали края поляны, минуту назад казавшейся лоскутком среди бескрайней пелены леса, — и аэроплан мягко запрыгал по высокой траве.

Дюпон перегнулся назад. Его лицо было белым.

— Андрей, я уже не думал, что дотяну до земли. Ты тоже ранен. Если у тебя хватит сил, посмотри… — голос Дюпона прервался, — посмотри, у меня, кажется, две дырки. Если бы их перевязать… я бы немножко отдохнул и потом опять… — Он обращался к Ильину на «ты», и это было вполне естественно.

Ильин с глубокой нежностью прервал его.

— Постой, я помогу тебе слезть на землю. Я тоже получил чем-то по голове. Еще не могу сообразить, чем.

Собрав силы, он попытался поднять ослабевшее тело механика и беспомощно опустил руки:

— Ну, кажется и я… не могу… похвастать крепостью…

Дюпон с напряжением приподнялся, перешагнул на крыло и, увлекая питавшегося его поддержать товарища, мешком упал на землю. Тяжелый толчок словно расколол голову, радужные круги метнулись перед глазами, и Ильин, теряя сознание, свалился у аппарата…

* * *

Как тогда в ангаре, его у пробудил голос Мадлен. Смутные, как сквозь туман, воспоминания кошмарного дня, бледное истомленное лицо, склонившееся над ним, тревожное и вдруг озарившееся радостью… Несколько глотков обжигающей жидкости сразу смыли остатки тумана, и Ильин без усилия поднялся на ноги.

Ильина пробудил голос Мадлен…

Мадлен смотрела на него сияющими глазами.

— Я уже перевязала тебе голову, Андрей. Это было очень удобно сделать, потому что она у тебя обрита. Пуля только разорвала кожу. Я вымыла рану коньяком, потому что нет воды, тебе, конечно, стало больно, и ты зашевелился. И начал, должно быть, ругаться, только я не поняла, потому что ты ругался по-русски.

И молодая женщина залилась счастливым смехом.