Остров мертвых

Он был не таким, каким я его оставил. Теперь здесь было чисто и опрятно.

Маленькая металлическая табличка на двери гласила:

«В этом номере был штаб Константина Карагиозиса в период основания Редпола и Восстания Возвращенцев».

На спинке кровати была надпись:

«На этой кровати спал Константин Карагиозис».

В длинной узкой передней комнате на дальней стене я заприметил еще одну надпись. Там было сказано:

«Это пятно на стене осталось от бутылки с напитком, которую Константин Карагиозис швырнул во время празднования бомбардировки Мадагаскара».

Хотите — верьте, хотите — нет.

«Константин Карагиозис сидел на этом стуле

», — настаивала следующая табличка.

В ванную же комнату я и вовсе боялся заглядывать.

Поздно ночью, когда я шагал по усыпанным камнями мостовым моего почти пустынного города, старые воспоминания и сегодняшние мысли текли во мне вместе, как две реки. Все остальные члены нашей группы похрапывали в гостинице, а я вышел из Алтаря, спустился по широкой лестнице, задержался, чтобы прочесть одну из надписей, взятую из надгробных речей Перикла[66],— «Вся Земля — это могила великих людей», — там, сбоку, на Мемориале Неизвестному солдату, — оглядел мощные мускулистые конечности этого древнего воина, распростертого вместе со всем его оружием на смертном ложе, а также весь этот мраморный барельеф, — в памятнике было какое-то живое тепло, может, благодаря афинской ночи, — и пошел дальше вверх по Леофорос Амалиас.

Обед был что надо: узо, жюветси, коккинели, яурти, метакса, много черного кофе, и Фил спорил с Джорджем об эволюции.

— Разве ты не видишь, что здесь, в последние дни жизни этой планеты, сходятся в одной точке миф и сама жизнь?

— Что ты хочешь сказать? — спрашивал Джордж, до блеска подчищая тарелку с наранцей и поправляя на носу очки.

— Я хочу сказать, что человечество вырастало из тьмы, в которую было погружено, со всеми теми легендами и мифами и воспоминаниями о сказочных существах. Сейчас мы возвращаемся в ту же самую тьму. Сила жизни слабеет, становится неустойчивой, и наблюдается реверсия к тем первичным формам, которые по сю пору существовали лишь как смутные воспоминания разных народов…

— Чепуха, Фил. Ты говоришь «сила жизни»? Какой век ты считаешь своим собственным? Ты говоришь так, будто все живое представляло собой единую чувствующую реальность.

— Но это так.

— Докажи, пожалуйста.

— В твоем музее есть скелеты трех сатиров и фотографии одного живого. Они живут среди холмов этой страны. Здесь также наблюдали и кентавров, а кроме того, имеются цветы-вампиры и лошади с рудиментами крыльев. В каждом море есть морские змеи. Наши небеса прочесывают завезенные летуче-паучьи мыши. Есть даже клятвенные заверения лиц, видевших Черное Чудовище Фессалии, пожирателя людей, костей и тому подобного, — живы и все прочие легенды.

Джордж вздохнул.

— Все, что ты пока сказал, доказывает не что иное, как то, что когда жизнь во взвешенном состоянии, возникает возможность для появления любой ее формы, если на то есть сопутствующие факторы и благоприятная обстановка на достаточно продолжительный период времени. Все существа земного происхождения, которых ты тут называл, являются мутантами, появившимися возле Горючих Точек по всему земному шару. Одно такое место находится в холмах Фессалии. Если бы даже Черное Чудище вломилось бы в этот момент в дверь с сатиром на хребте, это бы все равно не поколебало бы мое мнение, как не доказало бы и твое.

В тот момент я глянул на дверь, но не в ожидании Черного Чудища, а, скажем, какого-нибудь неприметного старика, что мог робко остановиться за ней, споткнуться у порога и пойти прочь, или официанта, тайком несущего Диане выпивку и сунувшего счет внутрь сложенной салфетки. Однако никто не появился.