Мы выдюжим. Мне надоело быть хранителем могил, и я действительно не хочу тратить попусту время, пока Пасха не пронижет своим звоном Дерево Мира, пусть даже происхождение мое подозрительно и дает основания для беспокойства. Когда колокола зазвонят на самом деле, я хочу иметь силы сказать: «Аlethos aneste» — «Воистину воскрес», — а не бросать дудочку и не спасаться бегством (дин-дон — колокола, клак-клак — зубы, потом копыта и т. д.). Сейчас самое время для всех добрых калликанзаросцев… Это понятно.

Так что…

Эта вилла у нас с Кассандрой на Волшебном острове. Она любит бывать здесь. Я люблю бывать здесь. Она больше не обращает внимания на мой неопределенный возраст. А это хорошо.

Как раз этим ранним утром, когда мы лежали на пляже, глядя, как солнце стирает звезды с небосклона, я повернулся к ней и сказал, что вся эта огромная предстоящая работа содержит в себе неизбежное зло, не говоря уже о головной боли и прочем.

— Ничего подобного, — ответила она.

— Не преуменьшай того, что неизбежно, — сказал я. — Она ведет к человеческой несовместимости и неравенству.

— Ни того, ни другого не будет.

— В тебе слишком много оптимизма, Кассандра.

— Нет. Раньше я уже говорила, что тебе угрожает опасность, и так оно и случилось, но в тот момент ты мне не поверил. На сей раз я чувствую, что все будет хорошо. Понятно?

— Отдавая должное твоей точности в прошлом, я все-таки чувствую, что ты недооцениваешь то, что нам предстоит.

Она поднялась и топнула ногой.

— Ты никогда мне не веришь!

— Верю, конечно. Просто на сей раз ты ошибаешься, дорогая.

И она уплыла, моя сумасшедшая русалка, скрылась в темных глубинах. Спустя какое-то время она вернулась.

— О’кей, — сказала она улыбаясь, вытряхивая из волос нежные дождинки — Будь по-твоему.

Я поймал ее за лодыжку, подтащил ее, уложив на песок, и начал щекотать.

— Перестань!

— Эй, я тебе верю, Кассандра. Правда! Слышишь? Что ты на это скажешь? Я действительно тебе верю, черт возьми. Ты наверняка права.

— Ты, милый мой калликанзик, бычок в томате… Ай!

И она была прекрасна на берегу моря, и, счастливый, я не давал ей просохнуть, пока нас со всех сторон не обступил день.

Ну а на этом славном месте можно поставить и точку, sic.

ОСТРОВ МЕРТВЫХ

I

Жизнь — странная штука. (Простите меня за то, что я немного отклонюсь в сторону и пофилософствую, прежде чем вы поймете, какую картину я собираюсь нарисовать.) Она напоминает мне Токийский залив.

С тех пар, как я видел залив и пляж в последний раз, прошло много столетий, поэтому я могу ошибаться в деталях. Но, как мне сказали, там мало что изменилось: все осталось таким, каким было на моей памяти, только презервативов больше нет.

Я помню огромные пространства смрадной, грязной воды — чем дальше в море, тем она казалась ярче и чище, — пронизывающую сырость и плеск волн, напоминающих мне Время, которое стирает предметы, то приносит их, то уносит. Токийский залив всегда выбрасывает что-нибудь на берег. Назовите любую вещь, — и в один прекрасный день она будет выплюнута на сушу: мертвец или ракушка — алебастрово-белая, розовая или оранжевая, как тыква; или же из тугого завитка вырастет волна, похожая на загнутый рог носорога, и на ее гребне непременно покажется бутылка, — может, с запиской, которую вы то ли разберете, то ли нет, — а может, и без; или человеческий эмбрион, или кусок гладкой деревянной доски — с дыркой от гвоздя — может, обломок настоящего распятия, — точно не знаю, — или светлая галька, темная галька, рыбки, пустые рыбачьи лодки, обрывки веревок, кораллы, морские водоросли, — и все это жемчужины, которые и есть очи залива. Вот так-то. Не трогайте предметы, вынесенные на берег: скоро залив заберет их назад. Такая уж у него работа. Да, раньше там до черта валялось использованных презервативов, склизких, полупрозрачных, свидетельствующих об инстинкте продолжения рода (но, чур, только не в эту ночь!), иногда раскрашенных броскими рисунками или надписями, а некоторые были даже с кисточкой на конце. Теперь они исчезли, ушли тем же путем, каким ушли Эдсель[105], клепсидра и платяные крючки, — их прокололи насквозь, расстреляли разовыми противозачаточными таблетками, которые ныне используются и для крупных млекопитающих. На что ж тут жаловаться?