Остров обреченных

Она снова стояла в комнате Поля, нет, не стояла – ползала, бесконечно медленно ползала по пушистому ковру между кроватью и окном; воздух в комнате был еще более спертым, чем раньше, все жалюзи починили. Она не могла встать, ибо, стоило ей дернуться и попробовать подняться с колен, как ее тут же прижимало к полу ненавистью, тоской, горем, отчаянием и злостью, скопившимися в этом доме. Его взгляд, всегда устремленный мадам в спину, неотступно преследовал ее, но стоило ей обернуться, как он тут же отводил глаза, делая вид, что ее вообще не существует. Его голос, давно ставший по-старчески жалобным, звучал обманчиво нежно, мягко и тепло, словно звуки печальной скрипки. Иногда этот приятный тон незаметно приобретал такую остроту, что требовалось особого рода отчаяние, чтобы правильно понять его, особого рода положение; надо было ползти с помощью одних только рук, прижавшись лбом к ковру, и лишь тогда можно было до конца понять эту ласковую жестокость; тело будто разрубали топорами, но лезвия оставались внутри и начинали распухать.

– Чувствуешь ящерицу, – шептал он, – чувствуешь, как внутри твоего тела растет ящерица? Скоро у нее затвердеет панцирь, длинный хвост станет еще длиннее, вырастут неприкрытые веками глаза – неподвижный, бесчувственный взгляд уже разъедает тебя изнутри. Вот смотри, сейчас формируется череп, скоро он станет продолговатым; морда без теплых губ, жесткая и холодная, будет тыкаться в тебя изнутри и стремиться выбраться наружу.

О, как она день за днем лежала на дне полутемной комнаты Поля; как, задыхаясь, ползала по ворсистому ковру между его кроватью и окном, чувствуя, как внутри растет ящерица, как у нее отвердевает панцирь, как длинный хвост становится еще длиннее, как вырастают неприкрытые веками глаза, как неподвижный, бесчувственный взгляд разъедает ее изнутри, как формируется череп, становясь продолговатым, как морда без теплых губ, жесткая и холодная, тычется в нее изнутри и стремится выбраться наружу.

– Ящерица! – кричала она после родов. – Видеть ее не хочу, пожалейте меня!

Ей принесли новорожденного, ее держа-ли, ей в уши кричали, что с ним все в порядке, что он выглядит как все нормальные дети, что у него нет шкурки, что он еще не умеет ползать. Но она не желала верить. Время от времени кто-то распахивал дверь, выносил ребенка на свет.

– Это не мой ребенок, – кричала она, – вы его подменили! Мой ребенок – ящерица!

Боясь, что она причинит младенцу вред, ее оставили лежать в одиночестве; из того времени она помнила только, что однажды в комнате вдруг запахло березовыми листьями, за окном загрохотали тяжелые повозки, солнце засветило ярко и ослепительно, и незаметно настало лето. В доме царила тишина, иногда на кухне гремела посуда, и наверх поднималась Клэр, располневшая и с каждым днем все сильнее задыхавшаяся на лестницах. Но как-то раз во сне она вдруг поняла, что внутри этой тишины таится нечто неизвестное, некая комната, а внутри хранится звук, который она давно уже должна была заметить, но пелена вокруг этой комнаты лопнула только сейчас, во сне. Где-то в доме орал и визжал от голода ребенок, жалобно плакал, а потом постепенно засыпал; ее будто бы подхватило волной и вынесло в солнечное лето, и, наконец-то разродившись, наконец-то выздоровев, она подставила себя свету и теплу. Боль оставила ее в покое, отзвуки жуткого сновидения ушли за горизонт и больше не возвращались. Господи, подумала она, ящерицы ведь не кричат.

Однако когда к ней привезли коляску со спящим ребенком, ей все равно было страшно; она медленно наклонилась, готовая тут же зажмуриться и снова раствориться в своей боли. Но это был просто ребенок: тонкие-тонкие губы, одеяльце едва заметно приподнималось от его ровного дыхания, красавцем, конечно, не назовешь – слишком бледный, да и лоб какой-то странной формы, но и не ящерица.

Жизнь снова пошла своим чередом. Мадам больше не заходила к Полю; часто было слышно, как он бьет кулаком о край кровати, – от ударов сотрясался весь дом; к нему вернулся противный старческий голос, угрозами и обвинениями он довел ухаживавшую за ним чернокожую служанку до того, что однажды она с криками вылетела из его комнаты и, до смерти перепуганная, убежала из дома, заявив, что желтый господин пытался убить ее штыком.