Остров обреченных

И никто не понял его извращенной бесчувственности, его неуважения к смерти, никто не понял, почему он был так напуган, почему бегал по траншее взад-вперед, таская с собой окровавленную сапёрку, – они не могли понять собственного жалкого отчаяния, собственного ужасного позора и жуткой трусости, поэтому сваливали всё на него, потому что «так должно быть», потому что надо слушаться мать и отца, всех матерей и отцов этого мира, всех начальников и командиров, подчиняться всем постановлениям, законам, предписаниям, негритянским королям, заезжим полицаям и вообще всему большому, сильному, здоровому, имеющему в своем распоряжении мускулы, широкую грудь и вес в обществе. Он сидел в тюрьме и сочинял одну оправдательную речь за другой, собираясь подорвать авторитет командования, потому что теперь-то уж точно удастся доказать, как бесчеловечны и жестоки, смертельно жестоки в буквальном смысле этого слова, те авторитеты, которые заставили его остаться и продолжать маркировать, пока его товарищ истекал кровью; но на суде он совершенно ничего не смог сказать и не понял, почему все в один голос заявили, что он мог запросто прокричать в телефон: эй, у нас тут несчастный случай, прекратить стрельбу; никто не понял, что он не сделал этого потому, что ему строго-настрого запрещено показывать свои раны и самому себе, и другим. Лицемеры в позолоченных масках обвиняли его во всех смертных грехах, хотя сами прекрасно знали, что на его месте поступили бы точно так же!

Но вот что удивительно: они никогда не оказывались на его месте. На его месте всегда оказывался только он сам – никто больше не попадал в такие идиотские ситуации; он ввязывался в глупейшие ссоры, и потом все говорили, что он повел себя как полный идиот, – наверное, родился под несчастливой звездой, ибо никто другой во всем полку, да и, скорее всего, во всех полках мира, да и вообще в мире, так не поступал; вдобавок он часто действовал просто из страха ошибиться и из еще более сильного страха проявить неповиновение: например, вызывал наряд без особого повода, заметив где-то вдалеке совершенно безобидных людей, или повышал в чине собственных командиров, когда обращался к ним. Да нет, он не родился под несчастливой звездой, и когда самое ужасное закончилось, когда ему удалось дисциплинировать даже само послушание, когда верность сомкнулась вокруг его сердцевины, как скорлупки грецкого ореха, все наладилось, ему стало легче, и он с достойным похвалы рвением бросался выполнять любой отданный ему приказ.

Он хорошо помнит, как надо было испытывать парашют, для раскрытия которого требовалось совершить пятьдесят восемь движений с момента надевания до самого прыжка: он выучил всё идеально, лучше всех остальных, и механически отсчитывал секунды до подхода к люку; его сослуживцы исчезали один за другим, раскидывая в стороны руки; и вот дверь барака открывается – то ли потому, что жарко, то ли по какой-то другой причине, – он стоит у самой стены, а перед ним человек с рюкзаком, напоминающим парашют, быстро отходит в сторону, и Бой вдруг оказывается в самолете, начинает считать про себя, закрывает глаза, на ощупь подходит к люку, берется за край, наклоняется вперед и уже готовится прыгнуть, как кто-то грубо хватает его за плечо и тащит назад. Ситуация вышла неловкая, ему никто не верил, когда он объяснял, что ему показалось, будто он в самолете, ведь как можно перепутать трамвай с самолетом, спрашивали все. Этот человек хотел покончить с собой, сказал переполненный гордостью спаситель, невысокий подтянутый мужчина, но я успел схватить его в последний момент – и все пассажиры вскакивают с мест, неодобрительно молчат, разглядывают его, с тихим отвращением поджимая губы, словно говоря: можете сколько угодно сводить счеты с жизнью, милостивый государь, только не в нашем присутствии, нам не нужны кровь, допросы свидетелей и все эти сопутствующие неприятности – бедному Бою пришлось сойти на следующей остановке.

Послушание часто обращается против вас: оно полезно всем остальным, но крайне редко – самому человеку; оно заставляет нас совершать безумные поступки и оказываться между двух огней, и нам не на кого свалить вину, ибо все равно никто не поверит. Как вам вообще такое в голову пришло, говорят они с ухмылкой. Я просто выполнял приказ, отвечаете вы без тени ухмылки, просто выполнял приказ. Но это невозможно, возражают они, никто вам такого приказа не отдавал, так чей же приказ вы выполняли – Бога, дьявола или еще какого Сатаны? После такой остроумной реплики они обычно скрипуче смеются и даже слушать не хотят ваши бесполезные оправдания. Они не видят, что рана покрывает вас почти целиком: начинается сразу под воротником и распространяется на всю поверхность тела, не затрагивая только голову и ладони.