Остров обреченных

Впоследствии мне рассказывали, что домой меня несли на руках; я кричала как безумная, а потом довольно долго мне казалось, что со мной не происходит ровным счетом ничего, – только белый флагшток падал на землю, а потом снова вставал на место у меня на глазах. Когда доктора сочли, что я достаточно поправилась, меня отправили в это путешествие с внушительных размеров молчаливой женщиной, которая сейчас лежит в Ронтоне с легкой простудой и ждет нашего возвращения, которая умеет взять за запястье так, будто надевает наручники.

О, но теперь ее нет, я спасена – а еще, Джимми, я встретила тебя; это ведь капитан рассказал мне, кто ты такой, потому что я тебя не узнала, просто сказала, что узнала, чтобы привлечь тебя на свою сторону, ведь меня окружали враги, все наблюдали за мной, все, кроме тебя! Он, думала я, он сможет согреть тебя, он сможет сделать так, чтобы вечер длился долго, он сможет вернуть тебе потерянное теплое тело – и я знаю, что ты хочешь этого, Джимми, я чувствую это по жару звезды, которая вернулась ко мне. Джимми, хочешь я отодвину брезент и поцелую тебя в шею – у тебя есть маленькая красная родинка под кадыком, хочу поцеловать тебя туда – или буду гладить твои плечи и руки, покусывать твои мускулы, и я знаю, что на вкус они будут как ревень, или мне раздеть тебя и протянуть тебе мою горячую звезду, чтобы она согрела нас обоих, потому что мне нужно тепло, Джимми! Мне так нужно тепло и вечер! Мне очень нужно тепло, Джимми, тепло!

Но стук за ее спиной становился все невыносимее: теперь кто-то бил палкой по песку, издавая жесткие, неприятно резкие звуки.

– Отстаньте от меня! – закричала она и в бешенстве рванулась назад, но они не отстали.

Четыре тени на песке, скорчившиеся вокруг невидимого костра, медленно перемещались к ней, шажок за шажком, словно пешки, взявшие в кольцо короля. О, они все знали, у них были щупальца спрутов, глаза орла, яд змеи, гибкость пумы – она никогда не справилась бы с ними, и ей ничего не оставалось, кроме как сдаться, вновь нырнуть навстречу спруту, подставить грудь орлиному клюву, снять обувь, увидев змею, и заключить в объятия пуму, а потом – крикнуть:

– Думаете, я не знаю, не понимаю, о чем вы думаете: вон она, дурочка, лежит, болтает без умолку, сама не понимает, что несет, ведь это бред, это ненормально, это ужасно, но знаете что? Вы все ошибаетесь! Я прекрасно знаю, что он умер, я знаю, что он умер еще утром, и вы спрашиваете себя: как можно любить мертвеца, как можно так разговаривать с мертвецом, как можно хотеть ласкать его? А вот скажите мне сами: как вы думаете, почему я люблю его, почему я осмелилась любить его – потому что он был такой сильный, такой здоровый, полный мощи и силы? Нет! Нет – я полюбила его за болезнь и слабость, за зловонные раны, за паралич, за то, что мне не нужно было думать: сегодня вечером он захочет меня, затащит в каюту или в кусты, раздавит грубой мужественностью, раздвинет мои ноги доской, если потребуется, и сделает мне больно, чтобы удовлетворить свою похоть и себялюбие, даст пощечину и будет думать, что я люблю его за это, будет говорить отвратительные слова и воображать, что меня это возбуждает; нет-нет, я никогда бы не смогла полюбить человека, перед которым мне пришлось бы вечно испытывать ужас. А вот мертвое, мертвое тело, которое уже не жаждет этих отвратительных объятий, – что может быть чище мертвого тела, кто более достоин любви, чем мертвец или умирающий, ведь мертвому телу, все еще похожему на живое, можно признаться во всем и при этом сохранить невинность; кого можно любить сильнее и нежнее, чем того, кто только что умер, кто уже утратил грязную склонность выискивать пошлость в любых чувствах? О, безответная любовь, ведь вот чего я всегда боялась: я боялась, что любовь окажется взаимной, искала тепло, но могла получить его только от себя, от любви к беззащитным, к тем, кто слишком слаб, чтобы навязать мне жестокую, мерзкую страсть! Давайте заберите его от меня, похороните под камнями и песком, но не забудьте сделать то, что я вижу в ваших глазах! Набросьтесь на меня, вонзитесь в меня, ведь я беззащитна, у меня не осталось даже звезды между ног, которой я всегда так гордилась, повалите меня на песок, и пусть моя ненависть разжигает в вас страсть, возбуждает, будит самые дикие фантазии! Так ей и надо, она никого не любит, думаете вы, она заслуживает только насилия, навяжем ей свою любовь во имя справедливости, аминь! Взять ее! Повалить – нет, вам не понадобится доска, не понадобится даже кулак, я не стану защищаться, мне больше не нужно защищаться: зачем мертвой защищаться, мертвой, которая потеряла всё, а может быть, наконец всё обрела, – как вам угодно!