Остров обреченных

Спасибо, с нас достаточно ваших спин, нам не нужны такие зеркала, хочет закричать им мадам, заройтесь уже в песок, посыпьте себя пеплом, прикройтесь одеждой и покажите нам страх на своих каменных лицах – это будет намного чище и честнее, это будет не так страшно, будет не так заметно, как скверно мы выглядим, когда теряем всяческую власть над собой, когда нас прижимает к земле тяжесть первого настоящего ужаса. Но тут англичанка так сильно хватает ее чуть выше локтя, что тот белеет, а свободной рукой, той самой рукой, которая уже три часа была неподвижна от ненависти, быстро показывает на одну из спин на берегу, и мадам сразу же замечает маленький красный след от укуса на правой лопатке, бросает взгляд на девушку, отмечая про себя, насколько хорошо она помнит этот укус ненависти, этот вкус крови, оставшийся во рту с прошлой ночи. Мадам смотрит на руку англичанки, снова падающую на бедро, и тут же понимает, что сейчас произойдет нечто необратимое и неотвратимое, неотвратимое, словно сход лавины в горах, которую не остановить своим телом; глаза женщин обжигают мужчину, он быстро оборачивается, плюется взглядом и тоже всё понимает, потому что когда снова отворачивается от них, у него начинает дергаться плечо.

Они и сами плохо понимают, что делают: идут к берегу, откатывают бочку подальше, ждут, пока она медленно заполнится водой, а потом закатывают обратно на скалу; бочка катится с глухим, тяжеловесным стуком, и, только добравшись до вершины, они понимают, что просто издеваются над собой. О, им бы сейчас открыть кран и насладиться тем, как вода смывает со скалы последние остатки песка, не вспоминая о чудных мгновениях райской прохлады, когда пригоршня воды стекает вниз по гортани, а потом охлаждает все каналы тела. Один из них закрывает глаза и быстрым, как у палача, движением резко отворачивает кран. Вода льется мощной струей, и скала становится еще белее, начинает сверкать как драгоценность из соли и мрамора – но тот, кто испытывает самую сильную жажду, кто по-прежнему отчаянно надеется, что на дне бочки осталась хоть одна капля питьевой воды, бросается ничком и начинает лизать скалу; он лижет и ползет вверх до тех пор, пока его не начинает тошнить от соли, и тогда он начинает плакать, плакать солеными слезами, которые тоже невозможно пить. Ему ужасно стыдно подниматься на ноги, и с деланым раздражением он пинает пустую бочку, скидывая ее со скалы на берег; бочка с адским скрежетом катится вниз и снова падает в воду, Лука Эгмон просыпается, резко садится и тут же понимает, что произошло.

– Что вы сделали с моей бочкой! – кричит он. – Зачем вы откопали мою бочку, да как вы посмели!

Все дружно оборачиваются, замирают, словно статуи, и смотрят на него пустыми безжалостными взглядами, и он отводит глаза.

– Зачем вы это сделали? – спрашивает мадам, хотя, как и все остальные, прекрасно понимает, что это уже неважно. – Зачем вы лишили нас остатков воды?

И тут он вспоминает свой сон, вспоминает все жуткие моменты, когда его охватывало чувство вины, когда все прокуроры на свете строевым шагом подходили к нему, собираясь призвать к ответу за все то, в чем не было ни капли его вины; и теперь, когда его обвиняют в такой мелочи, в такой ерунде, он злится, чувствует себя оскорбленным, озирается по сторонам и снова кричит:

– А костер? Вы почему не уследили за костром? А еда? Зачем вы съели всю еду? Зачем нам нужна вода без еды? Зачем нам нужны еда и вода, если нет корабля, который бы увез нас отсюда? И зачем нам нужен спасительный корабль, если мы не хотим, чтобы нас спасли, если все мы – просто беглецы, оказавшиеся здесь на единственной no man’s land[3], которая может стать нам домом!

Все молчат, а потом кто-то робко произносит:

– Посмотрите, какую мы нашли скалу…

Все дружно смотрят на блестящую белую скалу, и жара снова спадает, солнце невыносимо медленно движется вниз, опускается на язык горизонта, море стометровыми волнами набегает на остров, и вода прибывает с той же пугающей бессмысленностью, с которой человек осознает истину; ветер поднимается и стихает, лениво завывая, между небом и морем в этот совершенно замечательный майский день в Южном, Северном, Западном или Восточном полушарии. Страх и смерть везде одинаковы, в какой бы точке мира мы ни находились.

И тогда Лука Эгмон говорит:

– А зачем нам скала? Что нам делать со скалой? Разве нам нужна скала? О господи…

Однако, возможно, скала – именно то, что им нужно.

6

Да, зачем нужна скала? Ну скажите на милость, что делать с маленькой белой скалой, площадью около восьми квадратных метров, половина которой скрыта под водой? Есть ли вообще на свете что-то более бессмысленное, чем маленькая скала, в которой нельзя пробурить отверстие, а потом взорвать ко всем чертям, чтобы в ней был хоть какой-то смысл?