Защитник присел на корточки.
— Привет. Меня зовут Астиан. Почему ты не хочешь идти на улицу?
Мальчик перестал кричать, нахмурился, но ничего не ответил.
— Я волшебник, я могу сделать всё, что ты скажешь, — серьёзно и тихо произнёс Астиан.
Мальчик молчал. Он уже не цеплялся за дверь, но рука его была так же сжата, как будто он пытался ухватить что-то невидимое.
— Я
Яркие тени вытянулись, расчерчивая пространство мостовой и по-южному белой стены дома.
Астиан ждал, опустив глаза.
Наконец мальчишка улыбнулся. Чуть-чуть, словно треснула тонкая белая скорлупа и крошечный птенец любопытства готов был вывалиться в мир.
— Я ничего здесь не хочу, — тихо и упрямо сказал мальчишка.
От дома к мостовой вела садовая дорожка. Влажная от утренней росы, с крупными терракотовыми песчинками. Мальчишка разглядывал её почти вечность.
В солнечных лучах искрилась раздавленная раковина улитки. В чашечках осколков — перламутровая слизь.
— Я хочу, чтобы эта улитка ожила, — сказал мальчишка, поднимая взгляд с дорожки.
Астиан вздохнул и пробормотал:
Астиан закрыл глаза. Долго-долго ничего не говорил. Мальчик не уходил, но часто поглядывал на странного взрослого, который всерьёз собирался оживлять улитку.
Она была жива. Но это было делом поправимым: её пронесли мимо и положили умирать в палату подальше. Когда он смог вставать, он ходил по коридору и услышал, как она звала кого-то — но не было понятно, кого. Старая, как земля под снегом.
Он садился рядом и слушал, поскольку делать всё равно было нечего. И начал понимать: она просила нарядить ёлку и зажечь огоньки. Конечно, это был предсмертный бред. Возможно, она вспоминала своё детство. Теперь-то огоньки ей были ни к чему: она была слепой.
На следующий день его выписали, несмотря на то, что он до сих пор ходил, покачиваясь от слабости. Место нужно было для других неизлечимых. Да и он сам с радостью уплёлся, пообещав себе никогда сюда не возвращаться.
И в тот же вечер нарушил обещание, притащившись в приёмные часы с еловой веткой, обмотанной дешёвой гирляндой. Он включил гирлянду в её палате, несмотря на ухмылку медсестры (что-то вроде: «Безумец помогает безумной в её безумии — как мило»). Впрочем, она даже не стала напоминать, что старуха слепа. И на том спасибо.
У этой истории мог бы быть конец в духе рождественских рассказов: и тогда она успокоилась, улыбка умиротворения застыла на её пергаментных устах, и она умерла с миром — а её благодетель сидел, держа почившую за руку и заливаясь слезами светлой скорби…
Но нет, ничего такого: его просто вытолкали из палаты, когда закончилось время. «Вы ей вообще кто?» — грозно спросил врач с красными глазами и велел убираться. И гирлянду наверняка сразу же выключили.
В ту же ночь она умерла, в сумерках своего сознания и в свете снега за окном. И, возможно, в свете пластмассовой раздражающе яркой гирлянды.
Во всяком случае, Астиан хотел в это верить».
— Повтори, пожалуйста, — сказал Защитник, открывая глаза. — То, что ты сказал. Если это действительно то, чего ты хочешь.
Мальчишка молчал долго.
— Я хочу, чтобы эта улитка ожила.
И она ожила.
Глава 3
Ненависть